– По-моему, он будет просто шикарным, – сказала я и стиснула ее руку.
Подойдя к мосту, мы увидели, что у перил собралась толпа. Жюльет потянула меня туда. Человек десять стояли и смотрели на Сену, указывая на что-то. Вскоре я осознала, что в воде, лежа на животе, покачивается мужчина. Даже в темноте мы видели, что его плечи торчат над поверхностью, как две лысые макушки, и черная вода лижет бледную кожу.
– Он утонул, – сказал кто-то.
Я отступила от перил и почувствовала гнетущую тяжесть в горле. Вдалеке завыла сирена “скорой”. Было ли все так же и с папой, визжала ли посреди ночи сирена, когда машина неслась по улицам? Кровь прилила к моим ногам, в груди поднялась волна холода. Разбудил ли он мадам Лапьер, было ли у врачей время, пытались ли его реанимировать, говорил ли он с ней, и если да, то какими были его последние слова, о чем он думал в тот момент?
Я посмотрела на безмятежно текущую реку по другую сторону моста. Такое случалось часто. Я забывала, что его больше нет, а потом туман на краткий миг рассеивался и я осознавала произошедшее острее, чем когда бы то ни было.
Становилось все труднее верить в то, что однажды папа позвонит, что он еще жив, просто мы не виделись дольше обычного. Со временем эта фантазия утратила свой успокаивающий эффект, как будто у меня выработалась невосприимчивость и магическое действие лекарства пропало.
Именно тогда, в те первые дни декабря, я узнала многое о Брижит и Давиде. Счастливее всего Брижит бывала осенью, примерно в то время, когда мы впервые встретились, и с наступлением зимы в ней еще оставались отблески этого сияния. Она часто наблюдала из окна кухни за убирающим листья стариком, которого я тогда видела во дворе. Ее успокаивали его размеренные движения, шарканье его ног. Это напоминало ей осенние дни, которые она проводила с родителями, разглядывая из окна деревья на детской площадке. Они жили в двадцатиэтажном доме с такими тонкими стенами, что по ночам она слышала, как кашляют соседи. Тот мир, слава богу, был давно похоронен. Он служил лишь напоминанием о том, чего она достигла. А еще ей нравилось, когда на улице холодало. От этого ее кожа подтягивалась, становилась упругой. Летом она чувствовала себя размякшей, как будто ее внутренности вот-вот должны расплавиться.
Кое-чем Брижит напоминала мне папу. Иногда она проявляла снобизм, отказываясь пить воду из-под крана. Она ругала Давида за то, что он покупает “Эвиан”, потому что сама предпочитала вкус “Аква Панны”. Для чая и кофе она брала минеральную воду. Довольно часто она высказывала мне замечания по поводу одежды – например, когда я надевала слишком открытое платье. Ханжой она не была, но обладала собственными представлениями о стиле.