После поездки в Ним я не виделась ни с Брижит, ни с Давидом. Я вернулась в Париж, и меня сразу же поглотила учеба. Мы с Жюльет усердно готовились к экзаменам. У нас были четырехчасовые Bacs Blancs – пробные экзамены, которые проводились раз в две недели по субботам, – и по вечерам в пятницу мы часто занимались до полуночи. Анук подолгу пропадала в своей студии на севере Парижа, писала, репетировала, иногда случайно засыпала там на диване. Премьера ее нового моноспектакля была назначена на июль. Когда она бывала дома, то сидела у себя в комнате. Я знала, что она там, по приглушенным звукам ее голоса, доносившимся из-за двери, когда она повторяла свой текст; потом она ложилась спать и наступала зловещая тишина.
Всякий раз, когда меня посещали мысли о Давиде, я гнала их от себя. Я знала, что поступила неправильно, и со временем мне стало только хуже. Я вспомнила, как Брижит улыбалась Давиду за столом, как он перебирал ее пальцы и смотрел на нее с обожанием, хотя несколько часов назад был со мной. И тогда я подумала: вдруг это было для него не в первый раз? У него могли быть и другие женщины. Даже неоднократно. Да, они никогда не говорили, что верны друг другу. Они взрослые, у них свои загадочные договоренности, а я была дурой. Я неловко поежилась от этой мысли, от стыда сжалось горло. Idiote.
И вот однажды утром, в конце марта, моя жизнь снова перевернулась. Брижит как-то сказала, что в моем возрасте события воспринимаются очень остро, как удар под дых, но на этот раз меня захлестнуло не столько ощущение, что земля уходит из-под ног, сколько чувство потерянности, как будто я разваливалась, распадалась на мелкие частички, пока от меня почти ничего не осталось.
Вышла статья, ставшая главной темой номера “Вэнити Фэйр”. Автором был журналист, о котором я никогда не слышала, некто Жюльен Туссен. Первый же абзац гласил, что это я раскрыла тайну романа своих родителей. Журналист утверждал, что брал у меня – дочери министра – интервью. В статье я признавалась, что связалась с представителем СМИ прошлым летом, послала ему фотографии и предоставила достаточно доказательств, чтобы подтвердить существование романа.
Увидеть эти слова напечатанными на бумаге было для меня огромным ударом. Анук оставила журнал на кухонном столе, чтобы я прочитала его, когда проснусь. Было утро субботы, и она куда-то ушла. Смысл слов дошел до меня не сразу, и я читала отстраненно, как будто Марго Лув – незнакомый мне человек, живущий в другом городе, и это история чужой жизни, а не моей собственной. С каждым предложением руки и ноги у меня все больше цепенели. Я дочитала до последней строчки и отодвинула журнал. Наверное, это был инстинкт самосохранения – только так я могла проглотить ужасную новость. Ее вкус я почувствовала уже позже. Резкий и металлический, такой же, как у крови, когда она шла у меня из носа и стекала по горлу.