Обложка притягивала мой взгляд – мы с папой в парке Монсури, оба в длинных зимних пуховиках. Мы смотрели в камеру и улыбались во весь рот. В фотографии не было ничего необычного, разве только то, что я на ней была маленькой, не старше десяти. Анук сняла нас на одной из наших редких совместных прогулок. Я посылала эту фотографию Брижит для книги.
В статье приводились мои прямые цитаты, фразы, которые я помнила по нашим разговорам с Брижит, но текст казался чуждым, как будто автор вырезал кусок оттуда и кусок отсюда и склеил их в чудовищные абзацы. Разве я говорила о папе этими словами? Я такого не помнила.
“Мой отец презирал своих родственников, которые копили деньги на убогие гигантские телевизоры с плоским экраном. Ему нравились дорогие вещи, возможность их купить напоминала ему, что он имеет право на что угодно. Он говорил моей матери, что на самом деле не любит мадам Лапьер. Он любил то, что она олицетворяла: богатство, элегантность, связь со знаменитостями. Своим успехом он в немалой степени обязан деньгам ее семьи”.
По словам этого журналиста, у моего отца были и другие романы, хотя друзей, которые его хорошо знали, это не удивит. Он был не из тех мужчин, которые хвастаются своими победами и ведут подсчет соблазненных женщин, – возможно, в силу своего католического воспитания и провинциальных ценностей. Его жена была беременна вторым сыном, когда он встретил Анук Лув – женщину, которая станет его любовницей на два десятилетия.
Я не знала, что мадам Лапьер была беременна, когда мои родители познакомились. Разве они с матерью начали встречаться сразу же? Знала ли Анук? При мысли об этом у меня скрутило живот. Я посмотрела на свои руки, на тонкие волоски на пальцах, на шелушащуюся кожу вокруг ногтей. Косточка запястья неестественно выпирала. Внизу раздались шаги, и я услышала громкий смех мадам Боннар. Он звучал неприятно, как будто она слишком долго держала рот открытым.
Единственным человеком, которому была известна эта информация, все подробности и мои собственные слова, была Брижит. Она знала о папе почти все: о его высокомерии, о щедрости, о неуверенности в себе. Когда я встала из-за стола, у меня дрожали ноги. В зеркале в прихожей мелькнуло мое покрывшееся пятнами лицо. Я бросилась в свою комнату.
Голова как будто парила над шеей, а тело становилось нематериальным. Я пролежала на кровати целую вечность. Свет за окном померк, солнце скрылось за облаками, и в комнате стемнело. Приближалась гроза. Почему Брижит связалась с этим журналистом? Было ли это частью продуманного плана пробудить интерес к нашей книге? Или жестокой попыткой навредить мне? Может, Давид рассказал ей обо мне и о том, что между нами случилось? Нет, тогда она бы обвинила меня раньше. Но если она знала о беременности мадам Лапьер и о том, когда начался роман, то почему ничего не сказала мне? А если это не Брижит, то кто? Давид?