Вернувшись в Париж, я сказала твоему отцу, что между нами все кончено. Я буду растить нашу дочь сама и не нуждаюсь в его помощи – ни финансовой, ни любой другой. Его мрачный настрой мне был не нужен. “Я хочу сделать это одна”, – сказала я. Впервые я почувствовала настоящее родство с тобой. Я ему соврала. Я не была одна. У меня была ты.
К моему удивлению, твой отец воспротивился. Он решил взять на себя ответственность. Он станет отцом и будет заботиться о нас обеих. Он уже успокоился, на месте выпавших волос выросли новые, сыпь проходила. “Мы вырастим этого ребенка вместе”, – повторял он и действительно погрузился в отцовство с таким же рвением, какое проявлял на работе. Он взял на себя оплату квартиры и обеспечил нам стабильность. Но рано или поздно наши отношения должны были закончиться. Они почти закончились семнадцать лет назад. Я никогда не была настолько глупа, чтобы думать, что мы умрем вместе.
Слушая Анук, я впервые в жизни поняла: моя мать заранее считала, что их роману придет конец. Он не будет длиться вечно, когда-нибудь они расстанутся.
– Но даже если ты знала, что этот день наступит, разве тебе не грустно? – спросила я.
– Грусть – чувство преходящее, – сказала Анук. – Как и счастье. Я хочу продолжать работать, играть, выходить на сцену. Наши отношения были хрупкими с самого начала. В них не было прочной партнерской основы.
Анук подалась ко мне и заговорила таким тоном, будто преподавала урок:
– Моя роль не в том, чтобы все тебе объяснять. Я не могу объяснить, каков твой отец, и ты не можешь понять, каково мне было с ним. Брак – это закрытый мир. Тот, кто считает, будто может объяснить человеку со стороны, что это такое, просто глуп.
Брак. Этот ярлычок слетел у нее с языка. Хотя их союз оказался непрочным, она все-таки думала о нем как о постоянном. Это слово мучило меня по ночам, но Анук не заметила, какой эффект оно на меня произвело. Чтобы не зацикливаться на их отношениях, она вскоре начала проводить дома все меньше времени – набирала новых учеников, помогала друзьям с репетициями, по выходным пропадала на спектаклях.
Четыре дня в неделю она работала допоздна – преподавала. Она спала совсем мало и вставала раньше, чем звонил мой будильник. Она теперь работала больше, чтобы оплачивать счета, поскольку папа перестал нам помогать, но почему-то мне ее было не жаль. У меня не получалось ценить ее тяжелый труд, потому что, как мне казалось, она получала удовольствие от того, что выходила в люди и одаривала всех подряд своим теплом, поражала своей харизмой. Я часто сбегала от домашнего одиночества к Жюльет.