Дни становились короче, и иногда я просыпалась в кромешной темноте, думая, что город за ночь исчез. Было трудно поверить, что где-то есть живые люди, когда в нашем доме стояла такая тишина. Потом я слышала, как просыпаются соседи, как звонят их будильники, как во двор льется музыка, которую передают по радио, видела, как от включенного света теплеет и становится прозрачной чья-то занавеска. Соседи прогоняли ночь. Доказательства их существования успокаивали меня. Я вслушивалась в скрежет вилки по керамической тарелке. Эти знакомые звуки составляли мне компанию, когда я отдалялась от матери, когда боялась, что папа не вернется. Это и есть надежда – когда веришь, что перемены не бывают мгновенными и резкими, что какие-то вещи остаются незыблемыми.
После школы, дома у Жюльет, мы ужинали пастой в форме бантиков. Жюльет отмеряла две порции и опрокидывала обе миски в маленькую кастрюлю с кипящей водой. Мы ели пасту с подтаявшим маслом, тертым сыром из пакетика и тоненькими квадратиками ветчины, которую она нарезала прямо в упаковке.
Однажды в пятницу вечером после еды, пока я мыла тарелки и пристраивала их сушиться на сложенное полотенце рядом с раковиной, Жюльет налила нам по бокалу вина. Обычно мы не пили вдвоем, но на этот раз мы собирались на тусовку в восьмом округе, в квартире одной школьной знакомой. Она пригласила весь наш класс.
Я пила вино, а Жюльет переодевалась в платье. Оно было голубым, облегающим, с широкими рукавами. Ткань обтягивала ее бедра, как хирургическая перчатка. Мой собственный наряд – джинсы и старая синтетическая блузка – выглядел уныло. Я попросила Жюльет побрызгать на меня духами.
– Тебе не нужно платье, – сказала она, – парни и так на тебя смотрят.
Когда Жюльет делала мне комплимент, иногда казалось, что она сравнивает меня с собой и отмахивается от меня – может быть, для того, чтобы я уделяла меньше внимания собственной внешности. Мы обе понимали, что наша дружба не всегда бескорыстна. Жюльет была намного ниже меня, бедра и плечи у нее были узкими, и ее хрупкая фигурка вызывала у парней желание обнять ее. Мы обулись и вышли на улицу.
Пьянящее ощущение свободы, хоть и всего на несколько часов, было таким сильным, что заглушало подспудное смятение, которое чувствовали мы обе. С моего последнего разговора с папой прошло семь недель.
Мы с Жюльет шли рука об руку, и стук наших каблуков по тротуару отражался эхом от фасадов домов. Пусть мы не пользовались популярностью и в школе никто не называл нас красивыми, но впереди у нас была молодость, была вся жизнь, и мы не думали о смерти.