Мистер Дейнджерфилд стоял выпрямившись; туалет его был безупречно аккуратен, платье, скромное на вид, сшито из дорогой материи; его сдержанная, уверенная в себе манера и властный вид говорили о том, что у него нет недостатка в деньгах – предмете, в здешних местах весьма ценимом. Дейнджерфилд обладал уменьем мгновенно все разглядеть; при этом он таращился открыто и не бросал взглядов украдкой – никому и в голову не приходило, что он наблюдает. В молодом хирурге он узрел полную противоположность самому себе. Тот был высок, худ и неуклюж, держался робко, как дикарь, одет был в длинный шелковый халат, изрядно засаленный, с пятнами от вина и пунша на груди. Парика хирург не носил, его черные волосы были собраны сзади в узел; судя по их спутанному пыльному виду, доктор, выбравшись из постели, к ним не прикасался. Расположив на столе свои большие красные руки с растопыренными грязными пальцами (словно готовился играть на клавикордах), он стоял напротив мистера Дейнджерфилда и сверлил его хмурым усталым взглядом; глубоко посаженные темные глаза, большие и излучавшие огонь, были единственной приметной чертой в облике доктора. Рот у доктора был большой и грубый, нос – прыщавый и огненно-красный, ибо Бахус, подобно Купидону, имеет свойство воспламенять – правда, на несколько иной манер. Каким гладким казался подбородок мистера Дейнджерфилда в сравнении с трехдневной щетиной Черного Диллона, какими утонченными представлялись его черты при сопоставлении с красным носищем и громадным чувственным ртом смотревшего на него в упор джентльмена в грязном халате и бесформенных шлепанцах – живого образа упадка и мощи одновременно!
– Два пенса, доктор Диллон, – произнесла замызганная толстенькая нимфа без корсета и кринолина, водружая на стол между медиком и его гостем «чарочку виски».
Доктор (нужно отдать ему должное) секунду или две глядел чертовски раздраженно, глаза его сверкали еще яростнее на пылающем лице.
– Полтора пенса снаружи, а здесь – два, сэр, – сказал он, с неловкой улыбкой бросая на стол деньги, – вот так наш пастух deglubat oves[66], сэр; она слишком рано явилась, но не важно.
Действительно, еще не пробило и часа дня.
– Они и дальше будут совершать промахи, но на нас в скором времени это перестанет отражаться, обещаю вам, сэр, – слегка улыбаясь, произнес мистер Дейнджерфилд. – Прошу, сэр, не могли бы мы ненадолго остаться наедине?
– А как же, сэр; здесь свободные порядки; мы все можем даже выйти на свободу – за соответствующую сумму, – заверил мистер Диллон.
Какова бы ни была эта сумма, но помещение нашлось; хирург, который с видимой тревогой оставил свою «чарочку» в обществе джентльмена в шляпе и второго джентльмена, без парика, разглядывал Дейнджерфилда с любопытством и гадал, не досталось ли ему наследство от двоюродной бабушки Молли, – она хвалилась, что зашила в корсет пятьдесят гиней.