— Как странно, — прошептал я, дотрагиваясь до стены и пытаясь ее простучать. Тупик. Стена глухая. — Как же такое может быть?
В полной задумчивости я вернулся к камерам и отпер первую. За ней оказались родители Иды и Томасины. Они вздрогнули, когда я вошел к ним.
— Пощадите, — пискнула мать Томасины и сильнее прижалась к мужу, — Но нашим остальным детям было нечего есть… А если с нами что-то случится — то они умрут от голода.
— Мы раскаиваемся, — плакала мать Иды, а отец крестился и не переставая молился, — Мы не хотим в ад! Святой, отпусти нам грехи! Нам страшно…
Я смотрел на затравленных жизнью и страхом людей и пытался отыскать в своей душе хотя бы крупицы жалости к ним, понимая, что ее нет.
— Детей орден заберет себе! — отчеканил я, а женщины завыли, взывая ко мне и к господу, — В ад или в рай — решать не мне. Лишь встретившись со Святым Петром — узнаете куда вам предначертано!
Я смотрел на них, и не понимал. Как можно отдать свое дитя, господне чудо, дарованное не всем, в черные руки на убийство? Я, как и все инквизиторы, лишен возможности иметь семью, воспитывать своих детей. Наш выбор служение богу и посвящение жизни — быть его левой, карающей рукой. Я понимал, что поддался гневу, одному из гнуснейших человеческих пороков, но ненавидел их. Ненавидел, и, наверное, в чем-то завидовал.
— А у вас есть дети? — мать Томасины предприняла еще одну попытку поговорить со мной, а я бросил на нее гневный взгляд, — Святой Антоний?
— Я — инквизитор. Мой долг служить господу и посвятить ему всю свою жизнь, — вполне спокойно ответил я, зная, что разговариваю с обреченными. — Кто если не я, и не такие, как я очистить мир от скверны? От вас?
Женщины снова заскулили и прижались к мужьям. Они знали, что требовать помилования и молить о нем — бессмысленно. Их ждал костер, как и всех остальных, приведенных сюда по моему приказу. Я вышел из кельи, запирая ее и направляясь к следующей.
— Альвева, — позвал я через маленькое окно в двери, через которое увидел девушку с безжизненным взглядом, смотрящую в одну точку, — Альвева, ты хочешь исповедаться?
Девушка молчала. Я позвал ее еще несколько раз, но она даже не повернула голову, хотя прекрасно меня слышала. Я двинулся к последней камере, утешая себя мыслью о том, что я не могу всех спасти, как бы не хотел этого.
— Святой! — припал к двери один из братства. Он смотрел на меня умоляющим взглядом. Я жестом приказал ему отойди от двери. И вошел сам. Второй инквизитор сидел с отрешенным видом и что-то бормотал себе под нос, обнимая себя и раскачиваясь: «Господь меня любит!» — Он сошел с ума, когда узнал, что нас сожгут сегодня. Святой, скажи, за что? Мы лишь собрали те знания, что получали по крупицам, путешествуя по миру.