Ведь теперь любой из этих руководителей может, сославшись на войну, не дать денег, материалов и людей.
– Опять все сорвалось! – с горечью подумал Борис.
В эти первые минуты как-то ни о чем более страшном и важном, что несла с собой война, он даже и не подумал. Бывает, что человек, поглощённый своими мыслями и заботами, важными для него или его работы, не видит из-за них крупных и даже крупнейших событий.
Так получилось и с Алешкиным.
Сделав обход в больнице и успокоив больных и дежурный персонал, Борис Яковлевич часа в 2 дня вернулся домой. Катя и ребятишки уже ждали его.
Первый вопрос, с которым к нему обратилась старшая дочка, сразу же огорошил и изумил его, она спросила:
– Папа, а ты идешь на войну?
До сих пор этот вопрос как-то не приходил ему в голову.
Он увидел встревоженный взгляд жены, опустил голову и задумался.
А в самом деле. Он-то как? Его-то возьмут в армию? Но ведь ему уже 34 года, неужели уже и такой возраст брать будут? Хотя ведь он врач, тут возраст большой роли не играет. Что же ответить дочке? – Борис сел на стул и, как всегда в затруднительных случаях, достал папиросу и стал ее мять пальцами.
– Как тебе сказать, дочка? Может быть, и пойду, если понадоблюсь, но я думаю, что с этими обнаглевшими фашистами наша Красная Армия и без меня справится. Ну, да ладно, нечего сейчас раньше времени об этом думать, давайте-ка обедать!
И подхватив обоих младших дочек на руки, Борис Яковлевич пошел к столу.
На митинге в заводском клубе, на который Борис и Катя пошли сразу же после обеда, они узнали подробности о вероломном нападении фашистов, о бомбежке наших городов, о первых жертвах, о том, что Красная Армия в некоторых местах вынуждена была пустить врага на нашу территорию.
Но выступления как представителя района, так и местных руководителей звучали достаточно бодро и оптимистично, это успокоило почти всех. Большинство склонялось к тому, что наша могучая Красная Армия разобьет зарвавшихся немецких фашистов так же, как она это сделала с японскими самураями на Хасане и Халхин-Голе и финскими бандитами на их пресловутой линии Маннергейма.
Ну, может быть, тут потребуется немного больше времени, только и всего!
С митинга возвращались вместе с Пряниными, которые жили неподалеку от Алешкиных. Женщины шли впереди и беседовали о чем-то своем, домашнем, а Прянин с Борисом шли сзади. Прянин сказал: «Боюсь, доктор, что положение гораздо серьезнее, чем можно было ждать по выступлениям представителя из райкома. Конечно, в панику кидаться нечего, но, наверное, и тебе, да и мне (а Прянину было около 40) повоевать тоже придется».