Сандалии были подарком от Пьютера, который покупал ей приличную одежду, чтобы она не выглядела женой ловца крабов.
Они сидели в сумрачном баре, освещенном двумя синими лампами, которые висели на стене над стойкой. Трейя заплатила за выпивку. Спящий мужчина в углу лежал плашмя на столике, свесив руки почти до замызганного пола. Он тихо похрапывал, скорее, насвистывал. Бармен предложил матери тарелку морских черенков. Трейя жадно вцепилась в нее: она не ела весь день. Ночное небо окрасилось в пурпур. Бармен молчал. Завьер молчал. Мужчина в углу посвистывал. Мать пила и ела моллюсков. Он видел поры на ее лице и движения ее горла. Спертый воздух в баре можно было ножом резать. Она разрывала створки ракушек и бросала их на пол, а когда тарелка опустела, схватила Завьера за локоть и поволокла к выходу. Он поглядел на мать в надежде, что их ночные похождения закончились.
— Чего уставился? — прикрикнула она.
У нее дурно пахло изо рта. А потом они вернутся на кухню, она будет отстирывать его провонявшую спиртным рубаху, извиняться и говорить, что папа не любит этот запах.
Завьер обернулся. Освещенный синим сиянием спящий поднял голову. Мальчик не мог оторвать глаз от удивительно знакомого лица мужчины, точно смотрелся в зеркало.
Его сердце запорошило грустью.
Похожий на него мужчина рыгнул.
А Завьер все смотрел и смотрел на него, сколько мог, покуда мать волокла его по освещенной луной улице. Мысленно он все еще видел мужчину — тот моргал и хихикал, и замызганный пол вокруг него синел, и отблески синих ламп над барной стойкой плясали на рифленой железной крыше, и на шеренгах бутылок рома, и на его лице. Блестящие синие блики парили в темноте, точно волны на море.
— Эй, мамочка! — крикнул им вслед мужчина с синим лицом. — Подари мне свою обувку!
* * *
Когда он тайком вернулся в бар, дождь, ливший всю ночь, прекратился.
В воздухе веяло прохладой и свежестью, ощущавшейся даже внутри этой жуткой таверны, где синелицый мужчина уже не спал, а танцевал вокруг какой-то женщины.
Завьер замер у входа, глядя на хищно извивавшиеся запястья мужчины и ощерившийся рот с двумя длинными резцами, на раздраженно отмахивавшуюся от него женщину, и на орущего бармена. Он смотрел, как мужчина шатался, переступая с носков на пятки, и монотонно тянул песню, видом своим напоминая поющую крысу: «Поймай королеву — где же королева — кто поймает королеву? — и размахивал при этом руками. — Никогда не видел тетку с такой мерзкой внешностью!»
Позже, в юности, из глубин памяти всплывали только лоскуты синелицего мужчины: змеящиеся пальцы, еле удерживающие его от падения крепкие щиколотки, скошенные назад крысиные темные зубы и глаза навыкате. Его настоящий отец наконец-то оставил раздраженную женщину в покое и ковылял нетвердой походкой по темной дороге, трижды помочившись за время своего похода и, метнувшись на обочину, мучительно извергнув содержимое желудка в дрожащие придорожные тени.