В целом день его посвящения прошел хорошо. Дети исполнили танец, потом разыграли сценки, звучали поздравительные речи, лились слезы, играла музыка. Все было мило. Весело. Найя надела платье в горошек, в котором стала похожа на бабочку, и ему хотелось гладить ее по волосам. Дез’ре танцевала. Айо тогда еще не расстался с женой, и после тихой ссоры они сидели в уголке и целовались. Собравшиеся восторженно рукоплескали, когда на сцену вышел Интиасар. Он вроде как был немного под хмельком, и все сочли, что для него это большая редкость.
Губернатор поздравил его. Сказал, что это особый день. Поднял бокал. Он говорил о своей безмерной радости оттого, что Попишо снова вернулось на путь истинный и отныне находилось в полной безопасности. И жизнь на архипелаге вновь стала обильной и стабильной. Любил он рифмованные лозунги. «Вы ведь знаете, о чем я, господа! И дамы, я уверен, вы думаете так же, по правде сказать. Мы возвращаемся к нашим первоосновам».
Завьер с трудом скрывал негодование. Смысл сказанного был ясен: народ снова обрел радетеля мужского пола, а в его лице — надежного женатого мужчину.
Дез’ре фыркнула, встала и ушла. В толпе поднялся ропот. Завьер тоже поднялся и пошел за ней. Позволить наставнице покинуть торжество в одиночестве было с его стороны проявлением вопиющего неуважения, к тому же он считал, что она права. Вот тогда-то он и почувствовал, как ногти Найи впились ему в руку. Он взглянул на нее: она буравила его свирепым взглядом. И он сел обратно на стул в недоумении, но потом понял, в чем проблема. Он не мог бросить жену и побежать за женщиной, которая раньше была его любовницей. Об этом все знали.
— Он неправ, Найя, — прошептал Завьер. — Пойдем со мной.
Но на ее лице застыл гнев, а Интиасар уже пригласил его подняться на сцену, и почетные гости захлопали, а толпа собравшихся начала скандировать его имя и еще что-то, отчего его наполнила радость и одновременно замутило от волнения. Восторженные крики звучали у дверей его ресторана и доносились с пляжа под горой, и перекатывались от дома к дому, отлетали от гор, волнами бежали через весь архипелаг, подобно первобытному песнопению.
Завьер, Завьер, Завьер!
Потом у него три месяца болела голова. Внутри черепа словно клокотал голод людей, громогласный и бессловесный. Понадобилось немало усилий, чтобы сосредоточиться, чтобы готовить еду из их эмоций: понять, включив раскалывавшуюся от волнения и тревоги голову, что вон та женщина за столиком в углу хочет рвать зубами и обсасывать кусок мягкого сочного мяса; а мужчина рядом с ней удовольствуется крошечными элегантными сооружениями на тарелке, а третьему по вкусу острые обжигающие напитки. Его первая повариха уволилась после нескольких дней работы, и вторая, и третья. Возможно, их отпугивал запах его беспокойных дымящихся рук — они пахли жженым чесноком, жженым сассафрасом, жженой солью — раньше он никогда не терял контроля над своим магическим даром. Очень часто он работал на кухне один. Он ждал, когда же Дез’ре вернется к нему и поможет. Хотя бы на день — этого будет вполне достаточно. Она подбодрит его словом, внушит ему уверенность. «