Она была вполне здорова. И было непонятно, отчего эмбрионы погибли. Просто так случилось…
Анис выпрямилась и открыла рот. Исторгнутый ею звук был не криком, как она предполагала, но отрыжкой, которая обычно предшествовала рвоте. Она расплакалась. По запястью потекли слезы. Ее грудь судорожно вздымалась. Если бы только ей удалось взять себя в руки, если бы только она смогла положиться на милость богов. Джай помогла бы ей обрести свободу.
А что для тебя сделали твои боги? Ты их любила всю свою жизнь, но что тебе дала эта любовь? Спасла ли она тебя?
Она сняла с запястья браслет-подкову и с силой провела его краем по левой руке. На коже осталась кровавая борозда.
Дыши, дыши.
Она проделала браслетом еще одну царапину на коже, и пришли видения. Тан-Тан склонился над чьим-то вздутым животом, приложив к выпуклости щеку. Пальцы Тан-Тана пробегали по ноге чужой женщины, оставляя сгустки тепла, которые унимали боль от родовых схваток, — точно так же он делал и ей, все четыре раза, много раз! Ее губы задрожали. Она наклонилась вперед, обхватив голову руками, так что ногти впились в кожу, по подбородку заструилась слюна. Еще. Еще: лоб прижат к полу, руки обвили ее живот, — и она, не сдерживаясь, взвыла.
Она и раньше плакала, много лет. Но в укромных углах. В перерывах между клиентами, когда перестилала простынки на массажном столе. Две-три слезинки скатывались по щекам, когда она поднималась по ступенькам в свое рабочее помещение, но потом как ни в чем не бывало приветливо улыбалась первому утреннему посетителю. Она украдкой смахивала слезинку, широко распахнув дверцу холодильника, а Тан-Тан вечно укорял ее: «Боги, Анис, ну почему ты не экономишь мое электричество?» Она даже как-то не сдержалась и всплакнула в отцовской церкви, проникнув туда поздно вечером, где ее никто не видел, но на всякий случай встала перед алтарем и преклонила колени…
Анис застонала.
Верни их мне. Прошу, прошу, прошу!
Она молила на случай, если то, что случилось с ее детьми, было карой ревнивого одинокого бога ее отца.
Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим…
Это было выше ее сил — воспоминания о ее тайных робких слезах.
«И что же мне делать? — вопрошала она у стен. — Что же мне делать?»
На потолке застыла одинокая черно-белая бабочка.
Она плакала долго, покуда не пришла к выводу, что следующей стадией ее состояния станет безумие; но эта стадия не наступила. Она не галлюцинировала, ее сознание не раздвоилось. А ей хотелось разбиться. Если она превратится в груду осколков, то утратит способность чувствовать.