Найя так долго хотела умереть, что он в конце концов перестал обращать на нее внимание.
Последний раз он так мучительно жаждал мотылька в желтом доме Анис. Пятидневное воздержание: во взрослом возрасте он не прожил без мотылька ни дня. Его жизнь казалась бессмысленной. Он не мог вспомнить ничего — ни что он чувствовал во время первого в своей жизни обхода, ни каким был вкус у собранных им тогда даров земли, даже его любовь к Анис словно утонула. Он не верил ни в одно решение, принятое им за всю жизнь. Ему казалось, что все его чувства размыты и ненадежны. Он никогда не осознавал степени собственной ненужности. Он представил себе лица людей, которые его любили. Но что именно они любили? Он спал; он вскрикивал в свои ладони, он хватал себя за живот, он смердел. Анис не могла заставить его съесть ничего, кроме кукурузных лепешек, которые он раскатывал между пальцами и откусывал от них крошки словно мышь. Он все думал про старый дом, что купил на краю зияющего обрыва. Он хладнокровно размышлял о том, как его тело с глухим стуком ударится о песок, воображая мгновение, когда он шагнет с края утеса в пустоту неба. Он вылез из гамака и натянул рубаху. Двинулся в темноте по маленькому дому. Анис спала в гостиной.
— Завьер? — Она зажгла свечу. Волосы у нее слиплись, глаза были сонные. — Ты куда?
Он ответил просто:
— На утес. На свободу.
Вот так. Ее лицо было спокойно. Он подумал, она скажет, что еще ничего не потеряно, что он должен бороться за жизнь, но она не стала его ни умолять, ни отговаривать от принятого решения. Это был такой трюк: подорвать его решимость. Она села, пристально глядя на него.
— Я объясню всем, кто тебя любит, что ты больше не мог терпеть.
Воздух был теплый.
— Я сделаю это для тебя. Но имей в виду, Завьер. Ты не сможешь ничего вернуть или изменить.
Он нуждался в ком-то, кто смог бы его увидеть, понять, удивить его, как небо.
Он положил мотылька-паромщика меж ладоней.
* * *
«Что, служанки поменяли занавески или передвинули мебель? — спросила как-то Найя. Это было за год до ее самоубийства. — У тебя изменилось лицо».
Она села и посмотрелась в зеркале.
— И у меня тоже.
— Нет, Найя, — ответил он тогда. Если он находил неправильные слова, она злилась и не спала всю ночь. А неправильными каждый день становились разные слова.
— Дело не в комнате, — продолжала она. На ее лице было написано недоверие. — Дело в нас. — Она тронула себя за челюсть. — Исчезло сияние юности. Ты не заметил? Вокруг нас, повсюду, молодежь сияет. — Она подошла к нему. — Мы стареем! — рассмеялась она. — Разве это не прекрасно?