У него была потребность познавать смысл вещей, поэтому он и беспокоился о Сонтейн. Возможно, хмуриться и врать накануне свадьбы — это нормально, у него же сроду не было невесты. Любовники-неприкаянные с Мертвых островов росли вместе, точно растрепанные ветром сорняки, не говоря лишних слов, их союз не был скреплен формальным обрядом. Ему были ведомы лишь чувства подобных ему самому и Пайлару. Но он не мог отделаться от ощущения, что Сонтейн приходила поведать ему нечто очень важное, но ей просто не хватило смелости. Может, она решила, что это ее девичьи проблемы и он их не поймет, и ему оставалось лишь надеяться, что она нашла подружку, которой смогла довериться. Их мать для такого дела совсем не годилась.
Он побежал быстрее, и заросли превратились в калейдоскопический танец разноцветья. Отсюда ни одна игрушечная фабрика Мертвых островов не была видна, но сегодня ночью он обязательно найдет ближайшую и заберется туда в поисках оранжевой краски. Ему нравилось воровать имущество отца, чтобы воспользоваться более качественной краской, чем у другого граффити-художника.
Когда кто-то начал исписывать оранжевыми словами местные заборы и стены, он поначалу смутился, а потом разозлился. Люди верили его сообщениям, и незнакомый подражатель, этот шелудивый кот, беззастенчиво воспользовался его репутацией. Но постепенно это стало его забавлять. Чужие надписи были нарочито озорными и бравировали остроумным ехидством, которого не хватало его сообщениям, — их автор щеголял простонародными словечками и высмеивал старомодные идеи. И это ему нравилось. Действовал явно его товарищ по духу, а он слишком долго ощущал себя одиноким.
Но месяца три назад тон сообщений изменился. Объектом критики стала система. Внимание приковывалось к обветшавшим домам. К планам урезать финансирование социальных программ. К нескончаемым проблемам с водо- и энергоснабжением целых районов, к незатихающим протестам по поводу низкой заработной платы. Романза нутром чуял, что таинственный художник метит в его отца, хотя Берти пока еще был неуязвим. Отец действовал быстро, прежде чем предъявленные обвинения могли получить подтверждение, и вел себя так, будто граффити вызывали у него озабоченность, и якобы был благодарен анонимному критику. Летели головы. Люди теряли работу. Он без утайки ссылался на протестные граффити в своих радиовыступлениях, которые некому было оспорить по причине отсутствия политических конкурентов, уверял, как это хорошо, что люди не боятся говорить о проблемах открыто, хотя лично он и не одобрял избранный дорогостоящий и деструктивный способ политической коммуникации.