Едва услышав известие, они оба первым делом подумали о Фрэнке. Как это событие скажется на его положении? Почти сразу же задумалась об этом и Эмма. С состраданием и глубочайшим почтением ее мысль ненадолго коснулась образа миссис Черчилль и горя ее мужа, а затем остановилась на Фрэнке Черчилле – как на него повлияет перемена, что она ему даст, насколько он освободится? Эмма мгновенно осознала все возможные преимущества. Теперь ничто не стояло на пути у него и его чувствам к Харриет Смит. Мистера Черчилля, в отличие от его жены, никто не боялся. Нрав у него был мягкий, покладистый, и племяннику не стоило особого труда в чем-то его убедить. Оставалось лишь надеяться, что Фрэнк Черчилль и правда неравнодушен к Харриет, в чем Эмма, при всем ее желании, пока что уверена не была.
Харриет держалась превосходно, с большим самообладанием. Как ярко бы ни разгорелись в ней надежды, она себя не выдавала. Эмма с удовольствием наблюдала такое доказательство окрепшего характера подруги и сдерживалась от всяческих намеков, которые могли бы поколебать ее спокойствие, а потому о кончине миссис Черчилль они говорили со взаимной сдержанностью.
В Рэндаллс приходили короткие письма от Фрэнка, в которых он сообщал лишь самое важное об их делах и планах. Мистер Черчилль переносил события лучше, чем ожидалось, и сразу после похорон в Йоркшире они наметили отправиться в Виндзор к его старинному другу, которого мистер Черчилль вот уже лет десять все обещал навестить. Другими словами, в настоящем Харриет помочь было нечем, и Эмме оставалось лишь с надеждами ждать будущего.
Куда более насущным вопросом было будущее Джейн Фэрфакс, для которой возможности закрылись столь же внезапно, как для Харриет открылись. Всякому в Хайбери, кто хотел ее поддержать, следовало поторопиться, и Эмма горела желанием оказать ей внимание. Ни в чем еще она так не раскаивалась, как в своей былой холодности. Ту, которой она столько месяцев пренебрегала, ей хотелось теперь осыпать всеми возможными знаками своего почтения и сочувствия. Эмма хотела быть для Джейн полезной, хотела показать, как ценит ее общество, и проявить свое уважение и заботу. Она решила во что бы то ни стало уговорить ее провести день в Хартфилде. Была послана записка с приглашением. Его отклонили – причем устно, добавив, что «мисс Фэрфакс больна и не может писать». Тем же утром в Хартфилд заглянул мистер Перри и рассказал, что мисс Фэрфакс так сильно нездоровится, что к ней, без ее согласия, вызвали его, что ее мучают сильные головные боли и нервическая горячка и что он даже сомневается, сможет ли она поехать к миссис Смолридж в назначенное время. Здоровье ее совсем расстроилось, аппетита нет, и, хотя никаких чересчур тревожных симптомов не наблюдается и затронуты, кажется, только легкие – привычная для нее жалоба, – мистер Перри несколько обеспокоен. На его взгляд, она взяла на себя чересчур тяжелую ношу и сама это чувствует, хоть и не хочет признавать. Ее силы, кажется, на исходе. Он не мог не отметить, что условия, в которых мисс Фэрфакс сейчас живет, не способствуют исцелению от нервического расстройства: она вынуждена все время ютиться в одной комнатке и терпеть излишние заботы и внимание своей тети, которая, по словам мистера Перри, хоть и старинная его подруга, но племяннице сейчас не лучшая компаньонка. Он очень опасается, что мисс Фэрфакс от этого больше вреда, чем пользы. Эмма слушала с живейшим участием, все более проникалась сочувствием и раздумывала, как бы тут помочь. Забрать ее – хоть на часок-другой – от тетки, вывезти на свежий воздух, сменить обстановку, поддержать тихую рассудительную беседу… На следующее же утро Эмма в самых сочувственных словах написала Джейн, что в любой назначенный ею час заедет за ней в экипаже и что мистер Перри высказался решительно в пользу подобной прогулки. В ответ ей пришла короткая записка о том, что мисс Фэрфакс «кланяется и благодарит, однако она не в силах совершать прогулки».