Арне пристально посмотрел на жену, пытаясь уловить мысли в чертах ее лица. Но не смог: ничего не разглядел, ничего не распознал. Тогда он пнул камень и направился к маяку, на котором не был целый день из-за праздника. По пути он подобрал картофельный блин с земли и равнодушно бросил его козе.
Они снова встретились только за ужином, при свечах, и оба ощутили, как в скромности и простоте, в этом добровольном уединении пульсирует тихое невинное счастье. После ужина они сидели перед камином: Арне – в своем старом кресле, набитом соломой, а Гюнхиль – на неудобной грубой резной табуретке с фарфоровой куклой на коленях. Она не могла оторвать глаз от огня. Над камином висел портрет фру и герра Йолсенов – подарок отца на свадьбу. Родители словно безмолвно наблюдали за ними.
Арне разглядывал профиль женщины, которая теперь стала его женой, изучал ее мягкие черты, ее ресницы, цвет вьющихся волос. Ее маленькие белые руки теребили юбку куклы; лицо девушки светилось, и не только из-за огня. Она казалась непохожей на ту Гюнхиль, которая много лет подряд приезжала сюда с отцом и дядей. Та была заботливой, мягкой, нежной и улыбалась ему; а эта, напротив, – настороженной и резкой, точно собиралась встать и уйти. Или сожалела, что осталась.
Арне немного покурил трубку, которую подарил ему тесть, научив ею пользоваться. Не то чтобы он особенно увлекался курением, но трубка казалась ему хорошим способом занять время. Ему нравилось, когда дом наполнялся запахом табака. Но больше всего он любил наблюдать за летящим облаком дыма.
В этот поздний час им составили компанию безмолвные танцующие тени предметов, висящих на крючках или прикрепленных к потолочным балкам: грузил, пробковых поплавков, ламп, веревок, стеклянных чаш, лесок и сетей, инструментов, пучков сушеных трав и двух кусков брезента, – похожие на очертания людей.
Арне напряженно о чём-то думал и, казалось, был где-то далеко, но, когда огонь начал угасать, он встал, осторожно вынул из кучи дров в углу большое полено и аккуратно положил его в камин. Пламя вновь обрело силу, комната засияла, и даже Гюнхиль, казалось, немного смягчилась. Арне увидел, как она убрала за ухо прядь волос, и этот простой жест вывел его из мысленного оцепенения. Смотритель маяка знал, что, хотя ее глаза и кажутся неподвижными, она неотрывно следит за ним, а ее сердце колотится от волнения. Он подошел к Гюнхиль, протянул грубую мозолистую ладонь и нежно – насколько мог – взял за руку. Она встала и, точно во сне, отправилась за ним, не отводя глаз от пламени и стараясь не встретиться со строгим взглядом родителей на портрете. Фарфоровая кукла осталась у камина – приглядывать за огнем, а Гюнхиль вошла в комнату – всё еще незнакомую, будто окутанную темнотой.