– Свердруп – фанатик, – сухо заявил Гуннар. – Не обижайся, Бундэвик, – добавил он и посмотрел на моего друга.
Брат считал нарастающий национализм угрозой классу, к которому с недавнего времени принадлежала наша семья. Но мнение Гуннара вызвало во мне еще больший интерес к этому политическому братству. Оно еще не организовалось – до расцвета левой партии «Венстре», а потом и Рабочей партии Норвегии оставался еще десяток лет. А тогда, в прошлом, видны были только робкие очертания этого движения. Мы с Бундэвиком иногда посещали бурные встречи, проходившие на площади Янгсторгете в доме номер два. Там мы и познакомились с работами Фейербаха, Бюхнера, Молешотта. И, конечно, Маркса.
Я не отрекался от своей семьи, но постепенно отдалялся от нее. Неприятие буржуазной жизни, которую воплощал Гуннар, началось у меня, думаю, еще и потому, что во мне сильнее, чем в других членах нашей семьи, проявилась кровь тех, кто жил на острове с маяком, начиная со старого Арне, спустившегося с гор Сетесдаля, – кровь людей, привычных к простоте и труду до изнеможения. В большом городе это осознание проснулось во мне окончательно.
Я закончил первый курс с хорошими оценками и вернулся домой на лето. Я не заговаривал о политике и не упоминал ни одного моего знакомого из новых кругов. Только Элиза – иначе и быть не могло – что-то уловила.
– Похоже, у тебя какой-то секрет! – сказала она как-то раз, взяв меня за руку. – Что ты всё об одной только учебе! Когда сердце бьется быстро, глаза блестят, а предложения обрываются на полуслове, значит, юноша мечтает о девушке!
Я посмеялся над этим.
– Или о революции, – заключил я и всё рассказал Элизе, потому что знал: это единственный человек в моей семье, который поймет меня. Элиза умела слушать без осуждения и непоколебимой уверенности в том, как верно распоряжаться жизнями других. После двух недель дома я стал жертвой раздражающей лени, которая заставила меня искать способ полезно провести время. Конечно, я много читал и готовился к следующему году, но всё же чувствовал, что развивать один только мозг – мало: нужно занятие и для тела. Я попросил отца дать мне какую-нибудь работу в столярном цехе. При этих словах – а я озвучил свою просьбу вечером за обедом при всей семье – Гуннар оживился и предложил стать моим наставником. Отец также оценил мой порыв, и только мама ничего не сказала: похоже, она понимала истинную причину моих действий.
Утром брат пригласил меня в роскошный кабинет на втором этаже, но я отказался и остался в цеху, где около пятидесяти рабочих трудились в пыли и опилках под оглушительное дребезжание пил.