Поездка длилась неделю, и вот наконец мы добрались до Арендала и договорились с каким-то рыбаком, чтобы он отвез нас на остров и вернулся за нами до обеда. Я надеялся, что мы останемся подольше, – меня одолевали ожидания от встречи с прошлым отца, мне хотелось побыть на острове, почувствовать его.
Любопытные птицы, названия которых я не знал, с криком слетелись к нам навстречу, и мы увидели вдалеке на горизонте маяк. Казалось, он вырастал из моря и каким-то чудом стоял прямо на воде. А потом мы разглядели скалы, темные от падавших теней, похожие на вытянутые лезвия, защищающие остров и его сокровища. Я различал чередующиеся полосы на маяке, желтые и красные, которые походили на слои горной породы. Я обрадовался, что эта деталь оказалась реальной, а не плодом воображения отца: если маяк и в самом деле такой, как он рассказывал, то – решил я – и каждое слово, воспоминание об острове, история, которую мы слышали в детстве, тоже правдивы.
Наша лодка наконец причалила к острову, и вдалеке я увидел женщину. Она стояла около маяка и как будто совершенно не двигалась. Только юбка и волосы развевались на ветру. Издали женщина показалась мне высокой, статной и величественной. Внезапно и с неожиданной ловкостью она скрылась за краем утеса. Мы молча переглянулись с Элизой, она была так же заинтригована, как и я.
Удивительная женщина, и в самом деле величественная, ждала нас на причале с веревкой в руках. Как только лодка остановилась, она бросила канат в сторону рыбака.
Это была Суннива.
Мы нерешительно поприветствовали друг друга, и Суннива – ей тогда было около тридцати лет – поклонилась нам чуть ли не до земли. Это выглядело как-то неуместно, и наша мать вежливо попросила ее выпрямиться. Суннива казалась простой женщиной, которая очень хотела произвести хорошее впечатление и, вероятно, нервничала из-за встречи, как, впрочем, и мы. Хрупкой и нежной я бы ее не назвал – скорее, в ней таилась какая-то сила. Мы поняли это по тому, как она взглянула на хозяина лодки, когда тот собирался отплыть. Видно было, что моряки и рыбаки уважают Сунниву.
– Это твои двоюродные брат и сестра, – представил нас отец. – Элиза и Сверре.
Он взял ее за крепкие, натруженные руки и посмотрел ей в глаза.
– Ты была ребенком, – произнес он. – И помещалась в тазик.
– Я не помню, – сказала Суннива, и ее лицо покраснело – не от палящего солнца, а от смущения. – Отец рассказывал мне о вас, дядя Эмиль.
Мы последовали за ней по тропинке среди скал, в трещинах которых росла дикая трава и лишайники водянистого цвета. Мы шли и шли по жаре – под плеск волн и оглушительный крик морских птиц – до маяка: в его тени стоял старый дом смотрителя – место, где родился мой отец. Суннива распахнула дверь, приглашая нас войти. Из-за резкой темноты, сменившей ослепительный солнечный свет, мы поначалу ничего не увидели и замешкались. Но понемногу наши глаза привыкли к полумраку, и мы уже различали и узнавали не только предметы, но и запахи, запертые в этой темноте, как животные в клетке. Под окном в луче пыльного света сидел человек – на стуле, таком же древнем, как и он сам. Одна сторона его тела как будто обвисла вниз, он выглядел дряхлым и больным. Отец подошел к нему и положил руку на его склоненную лысую голову. Старик как будто ничего не заметил и даже не поднял головы. Если бы не его шумное дыхание, я бы подумал, что он умер.