– Вот что происходит, когда отправляешь детей в университет, – насмешливо ответил он. – Общаешься с ними и не понимаешь, о чём они говорят.
– Знаешь, чему учил Демокрит? Это такой древний философ. Он говорил, что бесконечно великое невозможно понять, не зная бесконечно малого. Я никогда не познаю смысл существования человека, если не познаю самого себя. Но чтобы прийти к себе, нужно идти, а не наблюдать со стороны. Я хочу стать частью мира, природы, земли и солнца.
Отец как будто вздрогнул и покачал головой. Но его решительность ослабла.
– Давай. – Я воспользовался смятением отца. – Давай установим для меня срок – ровно год: с этой минуты и до следующего лета. Всего лишь один год.
Отец слушал меня и смотрел на море, усыпанное серебряными бликами, похожими на улыбки. Наверное, он, как и я, думал об Арне. Может быть, считал, что за этот год его старый отец умрет. Столько печали и горя пережил этот старик. Неужели он не заслужил умереть в своей постели? Разве не стоит ради этого пожертвовать одним годом?
– А что скажет мама? – услышал я наконец. И понял, что отец сдался.
Я не думал об этом. Все мои мысли сосредоточились на острове и маяке.
Однако мама ничего не сказала. С ней, как и с Элизой, слова зачастую оказывались лишними.
Мы решили, что я останусь. Мое имя должны были внести в реестр управления судоходства и назначить мне зарплату.
Суннива несколько растерялась из-за такого неожиданного поворота событий, но поняла, что это единственный способ остаться с дедушкой на острове. Она пообещала обучить меня мастерству смотрителя. Ей было всё равно, что официально она теперь – всего лишь мой помощник: мы-то знали, как всё на самом деле.
– Я пришлю тебе твои вещи и ящик с книгами, – сказала Элиза, прощаясь со мной. Ее голос дрожал, руки похолодели. Но я чувствовал, что она счастлива за меня.
Это был настоящий эксперимент – а как еще назвать то, что я делал? Я экспериментировал над собой.
Я размышлял о Шефтсбери, о познании человеческой природы через наблюдение, о поведении, свободном от социальных условий. Остров и работа на маяке предоставили мне возможность воплотить в жизнь то, о чём до меня писали многие философы.
Но дело было не только в этом. Я хотел понять мир, который никогда не был моим, но который я – возможно, слишком самоуверенно – себе присвоил.
И вот под ясным небом, пока моя семья уплывала по морю под крики всё тех же неизвестных птиц, началась моя жизнь на острове.
Мне было девятнадцать лет, и в груди билось сердце – беспокойное, готовое отозваться на всё, что только встретится на пути.