— Встретимся там без четверти десять. — Моника достала из шкафа пальто. — «Довольно для каждого дня своей заботы»,[9] — устало процитировала она.
Когда они проходили мимо стола Нэн, зазвонил телефон. Нэн подошла посмотреть, от кого звонок.
— Это доктор Дженнер, — с удовольствием сообщила она.
— Пусть звонит, — отрезала Моника. — Пойдем.
В пятницу утром Скотт Альтерман совершил раннюю пробежку по Центральному парку, вернулся домой, принял душ, побрился и оделся. Потом, чувствуя за собой вину, позвонил секретарше, оставив сообщение, что у него неотложное дело и он задержится.
Он приготовил себе кофе, тост и яичницу, пытаясь заместить чувство вины осознанием необходимости. Он понимал, что не годится тратить на свои дела рабочее время в новом офисе на Уолл-стрит. Ему, как партнеру, платят достаточно денег. Однако возможность успокоить Монику после того происшествия только усиливала его желание во что бы то ни стало доказать ей свою преданность.
«Она знала, насколько сильно ее отец хотел найти свои корни, — размышлял Скотт, — и думаю, ей это тоже нужно в гораздо большей степени, чем она себе представляет. Вчера вечером, рассказывая мне о смерти Оливии Морроу, женщины, которая могла знать ее деда и бабку, Моника была такой удрученной. Только разузнав все возможное об этой женщине, я смогу проследить происхождение отца Моники, а этот след может очень быстро затеряться. Если окажется, что Оливия Морроу имела какое-то отношение к Гэннонам, нам действительно будет чем заняться».
Интуиция подсказывала Скотту, что отец Моники мог быть «потомком», которого упоминал в своем завещании Александр Гэннон, и что сама Моника может быть законной наследницей денег, заработанных гением Александра Гэннона.
Насколько часто, размышлял он, приемные дети наследуют таланты своих биологических родителей? Отец Моники, Эдвард Фаррел, был медиком-исследователем, обнаружившим причину происходящего иногда отторжения имплантов. Особенно часто это случалось с протезами бедренных, коленных и голеностопных суставов, ставших надежными источниками прибыли для компаний вроде «Медицинского оборудования Гэннона».
Главный штаб этой компании размещался на Манхэттене, а исследовательская лаборатория — в Кембридже. Эдварда Фаррела пригласили работать там, когда ему было уже за шестьдесят. К тому времени Алекса Гэннона уже не было в живых, однако поразительное сходство Эдварда Фаррела с Алексом стало той темой, которая снова и снова обсуждалась коллегами вплоть до момента его отставки. Какая ирония судьбы, думал Скотт, если отец Моники действительно работал в компании, основанной его родным отцом!