После этого я провел ревизию текстов западных исследователей, которые успел прочитать за эти полгода, — все они были посвящены работе похоронной индустрии в разных странах. Прочитывая по второму и третьему кругу одни и те же тексты, я увидел, что в них тоже идет речь об инфраструктуре. Все эти «режимы контроля над телом» и принципы работы крематориев, моргов и кладбищ — все это на самом деле посвящено работе инфраструктуры. Так что же не так с нашей инфраструктурой?
Далее я попытался понять, какое значение играют все эти поломки для акторов. Почему это состояние всех устраивает? Тот период связан для меня с довольно болезненными переживаниями. Долгое время складывалось впечатление, что я ничего не понимаю и не могу понять: то, что вызывает у меня искреннее непонимание и неприятие, для моих информантов — часть обычной повседневности. В итоге это и стало для меня одним из главных антропологических сломов: я перестал называть «поломкой» то, что для большинства моих информантов является нормой.
Долгое время поле не вызывало у меня ничего, кроме отторжения. Я находился в замешательстве и чувствовал отвращение к тому, с чем работал. Почему такое вообще возможно? Почему люди так обращаются с мертвыми? Почему вообще все так?
Я помню, как однажды в офис к Илье пришли потенциальные клиенты. Они сразу задали вопрос: «А сколько стоит выкопать яму?» Вначале я даже не понял, о чем идет речь и почему за ямой пришли именно сюда. Далее из разговора стало ясно, что под ямой подразумевается место захоронения, могила. Это был один из первых эмоциональных шоков для меня: я не понимал, как место захоронения близкого человека можно называть ямой. В другой раз я услышал, как диспетчер ритуальной службы говорит об умершем человеке и использует слова «труп», «мертвяк» ит.д. Я не понимал, почему так говорят о мертвых людях. Еще в одной ситуации я наблюдал, как работники похоронной компании со злости бьют ногами мертвое тело грузного мужчины, обижаясь на него за то, что тот страдал от избыточного веса, а им теперь приходится таскать его с места на место.
Как эти люди могут говорить о смерти иначе? Могут ли они думать о смерти по-другому, если каждый день находятся в условиях выживания? Видимо, они заботятся о своих мертвых, но делают это по-своему, не беря во внимание такие тонкости, как различение слов «могила» и «яма». И о каком уважении к мертвому телу может идти речь, если нет никакого уважения к телу живому.
С этого момента я старался понять, почему это сложное переплетение действий и смыслов собралось в такой форме, старался не осуждать моих информантов, но разобраться, что сделало их такими и что они сами об этом думают.