Теперь Мари лежала и прислушивалась к биению.
Бух. Бух. Бух… Тишина… Бух. Бух. Бух… Тишина… Бух. Бух. Бух…
А вдруг оно прямо сейчас остановится совсем?
Ну вот!
Снова тишина!
– Джозеф!
Мари вскочила. Схватив себя руками за обе груди, она с силой сжала их, словно хотела запустить затихшее сердце вручную!
Сердце вздрогнуло, встрепенулось – и вдруг забилось часто-часто, сотрясая ударами всю грудь.
Мари снова откинулась на кровать. А вдруг оно остановится снова – и больше уже не забьется? Что же тогда? Тогда она умрет от страха, вот что. Умрет от страха! Ну не смешно ли? Значит, она услышит, что сердце у нее не бьется, – и сразу умрет. От страха! Парадокс. Значит, ей надо лежать тут и слушать его, чтоб билось. А планы-то были совсем другие – позвонить Лайле, купить книги, снова начать танцевать и гулять в Центральном парке, и…
Слушать.
Бух. Бух. Бух… Тишина…
Джозеф постучал в дверь. Джозеф постучал в дверь – машина до сих пор не готова, значит, предстоит пережить еще одну ночь, он так и не побрился, и черные волоски у него на подбородке один совершеннее другого, а все газетные киоски уже закрыты, и ей больше негде купить журналов, и они поужинали (ну съешь хоть что-нибудь), и он пошел прогуляться по вечернему городу.
Снова Мари сидела на стуле и чувствовала кожей, как сзади на шее щекотно поднимаются волоски. Она так ослабела, что у нее не было сил даже встать со стула. Она была совсем одна – один на один с гулким биением собственного сердца, которое, казалось, сотрясало болью всю комнату. Глаза ее налились жаром, как будто в каждом было зачато и теперь зрело дитя ужаса, веки набрякли.
Нутром она почувствовала первый сбой. Еще одна ночь… Еще одна ночь… Еще одна ночь… Она будет даже дольше, чем предыдущая. Вот он, первый сбой – маятник пропустил один удар. А вот и второй, и третий – как по цепочке. Они цепляются один за другой, как шестеренки. Первый – совсем крохотный, второй – побольше, третий – еще побольше, четвертый – совсем большой, а пятый – просто громадный…
Ганглий[83], жалкий красненький узелок, похожий на обыкновенную штопальную нить, эта нить оборвалась в ней и трепещет. Как будто в механизме сломалась маленькая деталь – и вся машина разладилась, и теперь ее трясет словно в лихорадке.
Мари не сопротивлялась. Она отдалась во власть этой дрожи, этому ужасу, этим взрывам внутри, обдающим ее липким потом, этому гадкому кислому вину, заполнившему рот. Сердце ее, словно сломанный волчок, отклонялось то в одну сторону, то в другую, спотыкалось, вздрагивало, ныло… Краска схлынула с ее лица – как будто лампочку выключили, и теперь сквозь стеклянные бока стало видно то, что там внутри у нее на самом деле – серые, бесцветные нити, переплетения и жилки…