В самые изнуряющие летние дни Сеси любила пожить в амебе – ползая, перетекая и сокращаясь на самом дне темных, усталых и глубоко философских вод кухонного колодца. В те долгие часы, когда там, высоко над неподвижной гладью воды, мир превращался в знойный апокалипсис и не было ни кусочка земли, где бы жара не поставила свое клеймо, она – прохладная, дрожащая и отстраненная, дремала в глубоком горле колодца. Там, наверху, деревья походили на пирогравюры[22], выжженные зеленым огнем. Птицы походили на штампы, которые обмакнули в бронзу и впечатали прямо вам в мозг. Дома напоминали дымящиеся навозные сараи. Двери хлопали со звуком ружейного выстрела. Был только один приятный звук, которым одарил ее этот кипящий на медленном огне полдень, – астматический всхлип колодезной воды, сначала набранной в фарфоровую чашку, а потом с шумом всосанной сквозь фарфоровые зубы какой-то старушки, похожей на скелет. Сначала Сеси-амеба услышала, как наверху протопали старушечьи туфли. Потом до нее донеслось, как старушка тяжело вздыхает, томясь на августовском солнце. Ну, а потом, лежа ниже всех, в самой прохладе, глядя наверх сквозь гулкую темноту колодца, она услышала, как железная рукоятка насоса решительно нажалась потной от предвкушения старушечьей рукой… И вот, вода, амеба, Сеси и все остальные уже поднимаются вверх по горлу колодца и с холодным отвращением сливаются в чашку, возле которой уже ждут иссушенные солнцем губы. Тогда, и только тогда Сеси вышла из амебы: в ту самую секунду, когда губы потянулись к глотку, чашка наклонилась к губам и один фарфор чокнулся с другим фарфором…
Джонн споткнулся и упал плашмя прямо в ручей!
Некоторое время он просто тупо сидел, мокрый.
А потом с криками и руганью начал крушить все вокруг себя – переворачивать камни, хватать и швырять раков. Колокола громче и громче звенели у него в ушах. Более того: по поверхности воды одно за другим вдруг поплыли тела, которых существовать не могло, но которые существовали и выглядели абсолютно реально! Это была целая процессия из тел. Белые, как черви, перевернутые на спину, они плыли, словно освободившиеся от нитей марионетки. Когда они проплывали мимо Джонна, течение покачивало их головы так, что они поворачивались к нему лицом, и по чертам их лиц можно было разглядеть, что это лица семьи Эллиот.
Джонн заплакал, прямо сидя в воде. Он хотел, чтобы Сеси ему помогла, но на что он теперь может рассчитывать – после всех этих идиотских проклятий, ненависти и угроз ей и Семье?
Он вылез из ручья, отряхнулся и стал подниматься на холм. Теперь все, что ему остается, – это упрашивать и умолять кого-нибудь из членов Семьи. Просить их заступиться за него. Просить, чтобы уговорили Сеси поскорее вернуться домой.