В розарии была выкопана могила. Гроб поставили на веревки. Монтебелло произнес короткую изысканную речь, в которой вспомнил лучшие дни жизни Европы и связал ее уход с концом целой эпохи. О личных чувствах и размышлениях он умолчал. Епископ благословил могилу, и гроб на веревках опустили на дно. Монтебелло бросил на крышку горсть земли и передал лопатку Абдулу, который сделал то же самое. Все гости один за другим последовали их примеру. Затем в ресторане был подан скромный обед из трех блюд.
Так похоронили старую даму по имени Европа.
3
На следующий день Монтебелло спросил, не желаю ли я пойти с ним в первый номер, где старая дама провела последние годы жизни в отшельничестве среди картин и книг. Я ответил, что очень даже желаю, и спросил, чем заслужил такую честь.
— Я всегда очень ценил ваш интерес к моей дорогой приемной матери, — ответил он, — и постоянно сожалел о том, что вынужден был вас разочаровать и не мог вознаградить ваше любопытство. Надеюсь, вы позволите мне хоть как-то это исправить. К тому же вы не знаете, что мне известно о ваших попытках найти первый номер. Искомое часто оказывается ближе, чем мы думаем.
Он привел меня к двери моих собственных апартаментов под номером 17. На соседней двери значился номер 33, на следующей — 8, напротив — 21. Между номерами 33 и 8 находилась кладовка. Монтебелло отпер дверь и пропустил меня вперед. Здесь лежали стопки постельного белья, хранились чистящие средства. В задней стене виднелась вторая дверь. Монтебелло открыл ее, и мы оказались в узком длинном коридоре, в конце которого находилась небольшая дверь под номером 1.
— Вы с ней были практически соседями, — сказал Монтебелло.
Он открыл дверь, и я, к своему великому изумлению, обнаружил, что за ней прячется большое помещение. Мы зашли в просторную комнату, скорее в зал с высокими сводчатыми потолками, расписанными мифологическими сюжетами. Стены были сокрыты от глаз высоченными книжными шкафами, коврами и картинами. Я скользнул взглядом по корешкам малой части многотысячного собрания книг на полках. Здесь хранилась, по сути, вся европейская литература, классика — уж точно, по большей части старые издания, оригиналы и переводы. Один шкаф был полностью отдан средневековым манускриптам. В другом, вращающемся, шкафу стояла превосходная коллекция итальянской и французской поэзии.
Львиная доля картин, как мне показалось, относилась к шестнадцатому — семнадцатому векам. Увы, мы с Клио не были вместе достаточно долго, чтобы я научился приписывать работы конкретным мастерам, но на одном полотне я узнал подпись Строцци. Кстати, мне показалось, что многие картины нуждаются в чистке и, возможно, реставрации. Комната была забита множеством предметов мебели самых разных эпох и стилей. Повсюду стояли бронзовые скульптуры, на секретере высилась коллекция небольших мраморных бюстов великих поэтов и композиторов прошлого.