– Мадам, это эфир!
Сестры Прок залились краской, лица их стали почти того же цвета, что волосы, и несколько минут дамы стояли, молча уставившись друг на друга…
Я пытаюсь представить себе Пенелопу Крейги. Но имя ее говорит мне о мраморном барельефе: Пенелопа сидит возле станка, рядом маленький плоский трехногий светильник, пламя горит, указывая, что наступила ночь. Крейги навевает мне мысли о гиперборейских горах. Знаю, это потому, что она была дочерью пастора шотландской церкви в Рейкьявике, в Исландии. Маленькая Крейги, верно, была светловолосой и раздражительной, с большой, словно кулак, головой, глаза светло-серые, на концах невзрачных косичек огромные вишневые ленты. Ноги, даже зимой голые, в слишком больших кожаных сандалиях. И из-за всего этого, а также потому, что явилась она из такой дали и должна была чувствовать себя чужестранкой, говорила неторопливо и в речи ее были разного рода восхитительные изъяны, одна из маленьких француженок, храня секрет в сердце, тайно ее любила.
Рашель Фрутиджер была дочерью банкира, владевшего большим домом на набережной Де Берг. Она была жительницей Женевы, как все остальные, с акцентом, и, когда клялась, говорила: «Разрази меня гром!»
За несколько дней до Рождества в конце занятий мадам директриса знаком подозвала к себе маленьких француженок:
– Две недели назад ваш отец написал, что собирается отправить мне деньги за два последних месяца. Передайте ему, что счет должен быть оплачен до Рождества, это крайний срок.
Дед происходил из старинного рода: у него были столовые приборы из серебра, блюда с гербами и сказочная игра в триктрак, инкрустированная разными ценными материалами. У него были также свои политические взгляды, из-за которых собственный отец отказал ему в наследстве, смешанные комиссии посадили его за решетку, а правительство принца-президента отправило его в ссылку. И так он жил в Женеве вместе с остальными сосланными. Это были жертвы и побежденные и в то же самое время люди особого поколения. Сослужило то добрую или дурную службу, но творили они вещи невероятные, отголоски которых еще до сих пор слышны по Европе. О них заботились, восхищались ими и любили их люди совершенно им незнакомые. Особенными друзьями у деда были месье Сю и месье Барбес[8]. Однажды месье Сю, возвращаясь из Бата, должен был показать на немецкой таможне паспорт, и досмотрщик сказал ему:
– Эшен Зю? Та? Вешный шид? Фо дела! Пантит!
А месье Барбес однажды, отправившись к пограничному столбу на дороге в Жекс, чтобы «взглянуть на Францию», вернулся взволнованный, спеша рассказать случившуюся историю. Навстречу ему попался обоз из шедших с Юры груженных камнем повозок. Прямо перед ним одна из повозок увязла в грязи, и весь обоз встал. Возчик кричал, лошади тянули, но повозка не двигалась. В конце концов возчик подошел к кореннику и, ласково гладя его по носу, проговорил: