Широкий Бульвар простирался снаружи меж маленьких серых домишек с аккуратными палисадниками, напоминающими кукольные, устроенные на дощечке, где средь дорожек из приклеенного песка на мокрой вате растут клочочки газона. Тянулись тротуары, усеянные пятнами синих теней от низкорослых деревьев. А в самом конце, справа и слева, была всегда прохладная, свежая Хай-стрит со стеклянными стенами, за которыми виднелось множество прекрасных вещей: модные наряды, галстуки, книги, дальше – полки бакалейных товаров, роскошные винные бутики, универсальные магазины. А на повороте – море, песок, солнце и ветер врывались внезапно прямо в самую душу, наполняя ее до краев. И дальше повсюду был ветер, даже в городском саду среди стен из вьющихся роз вы чувствовали, ликуя, как он нашептывает вам свои откровения.
И дни напролет было так: хлопающие занавески; на дне любого раскрытого ящика – сплошное сияние; под каждой дверью – солнечный омут; залитая светом, шелестящая листва, отражающаяся во всех зеркалах и витринах. Если же пойти к морю, его скроют из вида шляпы и зонтики. А пляж был усеян ярмарочными палатками, на подмостках пели и плясали Пьеро в белых блузах и белых штанах, с надетыми на голую шею высокими брыжами. В деревянной раме болтали, тряслись и ходили в разные стороны безногие Панч и Джуди[23], а рядом сидел пес в цветастом воротнике, уныло смотревший умными глазами на зрителей, давно привыкнув к выкрикам кукол. Средь песка и ветра оркестры наигрывали модные в то время мелодии; порой появлялась Армия спасения и, подняв красно-синий флаг, ревела гимны; прохожие узнавали их издали и принимались вторить.
И все это был Юг, где от моря оставалось лишь подрагивающее средь песка небольшое синее пятнышко.
И тени все кружились одновременно, и падавший на улицы свет обрел качества человеческие. И на двух длинных пирсах из окрашенных белым железа и дерева, где стояли кафе, концертные залы, ярмарочные палатки, люди все ходили, и смеялись, и пели. Большие белые пароходы, направляющиеся в Кардифф, в Клеведон, в Илфракомб, причаливали у пирсов или отчаливали, задумчиво напоследок вздыхая. На Бирнбек-пирс – дальше набережной, что идет вдоль скал, где растут мирты и темные растения жарких стран, – американские горки, тобогган, тир, лотерея, автоматы, в которые кидают пенни, карусели с деревян ными лошадьми открыты до поздней ночи, и в сильном ветре, пришедшем прямо от Америки, доносящийся из толпы женский смех напоминает утиное кряканье. Нет, днем не стоило даже пытаться приблизиться к морю. Но на рассвете, когда я выходил на пустынные улицы, шел на восток и солнце лишь едва выбиралось из облаков, я видел пространства вод лиловых и белых, невесомых, что были тише небес, и так же, как город, ждали они яркого дня. Из вод и небес выступали две громадины, две серебряные скалы; одна – похожая на уснувшего в волнах мамонта, другая – на затопленный первобытный жертвенник или, быть может, на усыпальницу, правда, ложе гигантского исполина оказалось пустым. А в самой дали, в небесах и волнах, позади синих полотнищ, подернутых летней дымкой, собрались тысячи гор Уэльса, мир иной, в котором я побывал, страна водопадов, зеленых округлых холмов и темных церквей, почти похороненных в поросших листвою ложбинах.