Демон (Селби) - страница 161

Так прошло несколько месяцев, и с каждым разом ему становилось все труднее и труднее снимать нараставшее в нем напряжение в этих вечерних вылазках. Он начал брать крупные вещи: калькуляторы, и арифмометры, и прочее офисное оборудование, – выносил их на улицу и оставлял где-нибудь на тротуаре, предварительно убедившись, что он отошел на достаточное расстояние, как минимум на два квартала от здания. Однажды он взял тяжеленную пишущую машинку из кабинета на десятом этаже и, не пройдя еще и половины пути вниз по лестнице, подумал, что ему придется бросить ее прямо здесь. Руки болели, предплечья сводило судорогой. Казалось, что на ладонях сейчас лопнет кожа. Сердце бешено колотилось, со лба катился горячий пот, заливая глаза. Ноги не слушались, он боялся споткнуться, и сбился с шага, и покачнулся на краю ступеньки, чувствуя, как его тело медленно накренилось вперед, уже готовое рухнуть вниз, и все это могло бы закончиться очень плохо – свернутой шеей или проломленной головой, разбитой о пишущую машинку, – но он все-таки вырвал победу в этой отчаянной схватке с силой тяжести, отклонился назад, привалился плечом к стене и замер, хрипло дыша…

не хотелось бросать машинку на лестнице. Но, наверное, можно поставить ее на минутку, чтобы передохнуть. Перевести дух. Да, на минутку… всего на минутку – Нет! Нет! Если сейчас он поставит машинку на пол, то потом уже точно ее не поднимет. Он это знал. Однозначно. И нужно еще как-то вынести эту дуру из здания. По-другому – никак. Он стоял, привалившись к стене, пот ручьями стекал по лицу, капал на пишущую машинку. Все тело болело, ныла каждая кость, каждая чертова мышца, ему казалось, что он не выдержит больше ни секунды, но возбуждение было настолько мощным, что его бедра ритмично задвигались сами собой…

губы, оторвался от стены и медленно пошел вниз, тяжело опираясь о стену плечом и осторожно нащупывая ногами ступеньки, одну, вторую и третью, он считал каждую, сосредоточенно, чтобы не сбиться со счета, чтобы не оступиться и не грохнуться на площадку. Восемь ступенек, промежуточная площадка, поворот и еще восемь ступенек до следующего этажа. Осталось три этажа. Невозможно. Немыслимо. Руки сейчас отвалятся вместе с машинкой. Он передохнул на площадке. Все его тело кричало: бросай эту хреновину и уходи. Но нет, он не бросит машинку на полпути. Он дотащит ее до выхода и вынесет на улицу. Он не отступится перед болью. Он сдюжит. Еще восемь ступенек. Поворот. Еще восемь. Осталось два этажа. Грудная клетка раскалывалась от боли. В прямом смысле слова. Надо хотя бы чуть-чуть отдохнуть. Самую малость. Он не стал останавливаться. Знал, что нельзя останавливаться. Стоит остановиться, и все – он тут и останется. Просто не сможет сдвинуться с места. Значит, надо идти. Восемь мучительно медленных ступенек. Восемь осторожных шагов. Очередная площадка. Плечо скользит по стене. Он идет, вытянув шею вперед. Пот заливает глаза. Пот ручьями стекает на клавиши пишущей машинки. Вниз по лестнице. Вниз по лестнице. Вниз. Еще один этаж пройден. Остается один, последний. Господи Боже. Еще целый этаж. Два пролета. Он почти оседает на пол, но заставляет себя идти дальше. Продвигаясь по стеночке, дюйм за дюймом. Машинка врезается в руки. Расстояние между ступеньками почему-то становится больше. Он не может нащупать ступеньку ногой. Вниз. Вниз. Вниз. Вот и площадка. Слава Богу. Давай, потихонечку. Не торопясь. Еще восемь ступенек. Где, блядь, эта ступенька?! Ага, вот она. Остается всего ничего. Он почти дошел. Еще ступенька – ОТКУДА ЕЩЕ ОДНА?!!!! Что за черт? Он чуть не упал. Он привалился к стене, глянул вниз поверх треклятой пишущей машинки. Еще четыре ступеньки. Какого хрена?! Откуда их столько? Должно быть только восемь. Почему их двенадцать? Я больше не выдержу. Не смогу. Прямо здесь и погибну. Нет, надо идти. Надо смочь. Давай, еще шаг. Еще одна ступенька. Где она? Тебе надо спуститься. Да, точно. Двенадцать ступенек на первом пролете. Еще одна. И еще. Вниз. Вниз. Я сказал, вниз, черт тебя подери. Видишь, все получилось. Теперь дверь. Что за хрень! Как ее открывать? Я не смогу потянуть на себя. У меня заняты руки. Хотя, может быть, ее надо толкать. Ладно, попробуем. Он давит на дверь плечом. Она открывается, ОТКРЫВАЕТСЯ!!!! Он осторожно выглядывает в вестибюль. Идет, пошатываясь, к выходу. Там еще дверь. И еще. Он их толкает плечом, и они открываются. Он выходит на улицу. Ну, слава яйцам. На улице свежо и прохладно. Давай, шевелись. Кое-как доковыляв до перекрестка, он заворачивает за угол. Прислоняется к стене здания. Чуть отдышавшись, идет дальше. Давай, еще чуточку дальше. Ты сможешь, я знаю. Давай. Тело безмолвно кричит, протестуя. Блядь, давай. Ты мужик или кто? Шевелись. Дойди хотя бы до следующего угла. Да, здесь уже можно остановиться. Здесь уже можно. Он ставит машинку на землю. Стоит. Тяжело дышит. Он весь мокрый, одежда насквозь пропиталась потом. Он достает из кармана платок, вытирает лицо. У меня все получилось. Чтоб я сдох! У меня получилось. Да, ха-ха-ха-ха-ха. Продолжая смеяться, он идет прочь. Остановившись на миг, ощупывает себя в паху. Чтоб я сдох! Эта треклятая машинка меня возбудила. Неплохо, неплохо. Уж всяко лучше, чем нюхать велосипедные сиденья. Он снова смеется и идет на вокзал. Идет очень медленно, потому что в измученном теле почти не осталось сил, но кровь бурлит адреналином и омывает звенящие от напряжения мышцы. Возбуждение так велико, что практически невыносимо. Это чистый восторг. Он вспоминает «Финн-Холл», и танцзал Американского легиона, и клуб Рыцарей Колумба, и сотню с чем-то других безымянных, давно позабытых дансингов, где он танцевал и смеялся, и заводил знакомства, и выразительно смотрел в глаза очередной милой даме, и твердо клал руку ей на бедро, с внутренней стороны, сразу обозначая свои намерения, и они выходили на улицу вместе и ловили такси, чтобы поехать к ней, и всегда существовала опасность, что муж нежданно-негаданно окажется дома или внезапно вернется, пока Гарри еще не уйдет. Госссподи Боже, как же ему хорошо. Каждая клеточка его тела вопит от боли, но ему хорошо. Ему просто прекрасно!!!!