(АЖ) Это же Брекер водил по Парижу Гитлера?
(ДВ) Да, он. Как ни парадоксально, этот любезный человек абсолютно ничего не понял, ну совсем ничего! После войны мы с ним однажды обедали, и он вдруг говорит: «Ах, если бы ты знала, если бы ты была с ним знакома, какой Гитлер был милый человек. Обаятельный, деликатный!» Он действительно ничего не понял. С политической точки зрения он был даже больше чем глупцом. У него была какая-то необъяснимая слепота! У него даже не возникала параллель между людьми, которых он спас, и лагерями, уничтожением людей, разрушением Европы. Разумеется, годы спустя он попросил меня представить его выставку. Я ему сказала: «Слушай, Брекер, это невозможно. Ты меня спас. Если хочешь, я отдам за тебя свою жизнь, прямо сейчас готова умереть. Но выставку – нет, я не могу этого сделать». Он не осознавал, что даже технически, в контексте послевоенных лет, в Париже это было невозможно. По очень простой причине: это спровоцировало бы беспорядки и протестующие в два счета разгромили бы галерею. Но еще и по моему глубокому убеждению. Я не могла представить выставку человека, олицетворяющего нацистскую скульптуру. А он не отдавал себе в этом отчета. Он сказал: «Да мне и Сталин сделал такое же предложение – приехать работать в Россию».
(АЖ) Вот как! Великолепный пример всепроникающего тоталитарного искусства!
(ДВ) Мой твердый отказ организовать его выставку нас окончательно рассорил. Он мне этого так и не простил. По мнению Брекера, я должна была вернуть ему долг. Я была готова сделать для него в сто раз больше, чем то, что он сделал для меня. Благодаря ему я выжила, родила двоих сыновей. Оба раза после рождения детей я писала ему трогательное письмо с благодарностью за то, что он подарил мне это счастье. Но я не могла дать ему невозможное. А Брекер этого не понимал. У него напрочь отсутствовало политическое сознание. Он понятия не имел о правах человека. Он по-человечески ни за что не выступал и ничего не знал. Это был обаятельный человек, с настоящей харизмой. И, как ни странно, лишенный каких бы то ни было социальных, моральных или политических принципов.
И при этом Арно Брекер был очень мужественным человеком. Он спас Патриса де ля Тур-дю-Пен и еще человек пятьдесят французов. По просьбе Майоля он спас и молодых работников литейной мастерской Рюдье. Их должны были отправить на принудительные работы. А Брекер взял их на работу к себе в мастерскую. В этом смысле – и только в этом – он был замечательным. И в то же время он совершил ужасную вещь. Это он вместе с Бенуа-Мешеном уговорил французских художников поехать в Германию. Большинство из них ни черта не понимали. Кроме одного, Вламинка, – тот действительно был правых взглядов. Но остальные были просто людьми искусства. Кстати, искусство не предрасполагает к политической борьбе. Искусство само по себе – это политика. Быть художником так сложно. А для политики нужно быть орлом. Нужно быть Курбе! Думаете, мой товарищ Пикассо был политиком? Нет. Он был антифашистом, антифранкистом, разумеется, человеком левых взглядов, но в политике он совершенно не разбирался, и именно так его удалось затащить в Коммунистическую партию. Ему это шло как собаке галстук. Это было гротескно. Я, кстати, поссорилась с ним из-за этого. Мы кричали друг на друга.