– Гош, я быстро. Только заскочу в комнату… А хочешь, я не буду одеваться, просто застегну пальто и так с тобой погуляем.
Георгий посмотрел на ее посиневшие колени, тапки на босу ногу, на шею, покрытую гусиными лапками. На ее счастливые и очень несчастные глаза.
– Аль, ты меня не слышишь. Я уезжаю домой. Пришел попрощаться.
Аля все слышала: слова, фразы и даже то, как падает точка в конце предложения. Как тяжелый булыжник.
– Ты только на праздники? Съездишь за теплой одеждой и вернешься?
Аля наивно думала, что ему нужно привезти шапку из искусственного каракуля…
Георгию же хотелось что-то сломать: каморку вахтерши, двери на стальной пружине или тот усталый, мечтающий умереть, дуб.
– Нет, Аль. Навсегда.
И тут Аля улыбнулась. Получился оскал зверя, которому осталось недолго. Ему стало страшно. Потом взяла в рот рукав пальто и прокусила. А дальше выровняла спину. Прямо, как не бывает. И протянула ему руку. Он взял нервные пальцы. Сжал их. Она не ответила и не почувствовала.
– Я приеду, слышишь? На Новый год. Я напишу тебе письмо. Много писем…
Георгий от отчаяния что-то обещал, тряс ее холодный рукав, нежно дул на щеки. Только его дыхание в пути остывало, и щеки царапал снег. Аля редко дышала, смотрела на его губы, а потом резко выдернула руку.
– Мне пора. Я пойду…
Узенькая спина неуверенно повернула к лестнице, покрашенной по краям желтым и красным. Синим – стены, ровно по плечо.
Мороз только формировался, но уже вовсю лез в кости на ногах. Опять троллейбус с холодными худыми ребрами. С промороженными стеклами и кружочками от теплых пальцев. Люди на остановке, продуваемой и без крыши. Малыш в толстом пуховом платке, завязанном крест-накрест. Небо с нависшими неопрятными бровями. Снег, сухой, пересушенный ветром… Он с недоумением сыпался на нарядную и очень дефицитную коробку конфет…
Чижовка почти что спала с закрытыми на ночь калитками. Церковь, с потухшими свечами, повесила на дверь тяжелый замок. Георгий, переживший такой первый, такой болезненный разговор, мечтал также уснуть. Чтобы утром ничего как бы и не было.
Но он помнил всегда: поезд, который отстучал им так мало времени, пряники, хрустевшие на зубах от коричневого сахара, и глаза, заледеневшие от боли и холода…
…Георгий подъезжал к вокзалу со стороны Кутузовского проспекта. Каштаны без листьев и свечек выглядели дико. И кусты сирени с ассиметричными ветками. И даже эти торжественные «ворота города» из двух одиннадцатиэтажек…
Возле хлебного разгружались булки и сладко пахло выпечкой. Он шагнул в эту сторону, но, пересчитав мелочь в кармане, отвернулся. Несколько машин сбились в кучу на светофоре и часы показывали десять. Он возвращался домой с тем же твердым чемоданчиком. Только совсем другой. Взрослее… Испытанный первой любовью. Он не знал, как появиться на пороге дома и признаться в первом провале.