А теперь – самые грустные страницы моих воспоминаний. Я, как и многие наши прихожане, присутствовала на последней службе отца Георгия – 23 марта 2007 года. Он уже не мог сам держать чашу, и она стояла на подставке, но во время целования креста к нему, наверное, пришли силы: на последних фотографиях, сделанных именно в этот момент, он буквально излучает любовь и свет.
Когда, лежа в больнице, отец Георгий узнал, какое ему предстоит лечение, он позвонил многим, в том числе и мне (это было 19 апреля). Сейчас мне кажется, что этот звонок был почти прощанием, но тогда мне это не пришло в голову: ведь согласно официальной версии у него был микроинсульт, и мы все надеялись на его выздоровление – не сомневались в этом, так как представить, что отца Георгия не будет, было просто невозможно. Это ощущение поддерживал и тон его телефонных разговоров. Когда я узнала, что он в больнице, я ему 2 апреля позвонила. Он был бодрый, даже веселый, шутил: «Правая рука сломана, левая парализована, что остается?» На вопрос – что с ним, сердце? – ответил: «Для разнообразия – мозги». Но что за этим стояло, я еще не знала.
Однако так получилось, что мне одной из первых стал известен его подлинный диагноз. Дело в том, что моя соседка по дому и приятельница работала в компьютерном диагностическом отделе Института имени Бурденко, где лежал отец Георгий. Она мне сообщила точный диагноз и обрисовала реальную картину и перспективы, добавив, правда, что бывают чудесные выздоровления или продление жизни. Как я теперь понимаю, всё зависело от того, выдержит ли (и сколько сеансов) отец Георгий химиотерапию. Он выдержал только три из десяти.
В последние месяцы я звонила отцу Георгию примерно два раза в неделю, очень боялась помешать, хотя он так радовался телефонным звонкам – ведь он был изолирован от своей обычной, чрезвычайно деятельной, жизни. Он казался бодрым, таким, как всегда. Но иногда у него прорывались болезненные нотки («Лежу, как бревно…»), и тогда становилось ясно, чего стоило ему так держаться.
Однажды, говоря с ним по телефону, я услышала в отдалении детские голоса. Выяснилось, что он на улице, куда его иногда вывозили в кресле-каталке. Я порадовалась, что он может дышать свежим воздухом. Он ответил: «Стараюсь жить нормальной жизнью». И действительно, когда он находился дома, а не в больнице, он пользовался компьютером, писал письма, читал то, что ему присылали. Все мы помним его обращения к прихожанам нашей церкви, которые вселяли в нас столько радости и надежды. Но и боли.
Отец Георгий по-прежнему не хотел говорить о себе, но входил в малейшие детали жизни окружающих, и как живо он на всё реагировал! Именно поэтому, как и раньше, во время телефонных разговоров я рассказывала о себе, своих проблемах. Теперь я удивляюсь этому – настолько мелкими мне кажутся некоторые темы разговоров, учитывая, что ему оставалось жить один-два месяца, но кто знал об этом… Наверное, оправданием мне служит вера в его выздоровление – несмотря ни на что…