На все про все ушло несколько мгновений. Вот почему оба так ценили время. И представляли, что однажды его у них будет вдосталь. Чтобы петь песни. Умываться в сверкающей под ясным солнцем реке. Раскидывать руки навстречу любимому, с которым у вас теперь на двоих одно дыхание — вдох-выдох, такт в такт — и одна улыбка. Самуэль и не замечал, что пылает, пока не ощутил жара Исайи.
Да, воспоминания возвращались урывками. А иногда и обломками — зависело от того, какие именно картины прошлого настигали. Самуэль как раз начал выливать свиньям помои, когда с самого утра застрявший в груди шип наконец проткнул ее насквозь. На кончике его показалась лишь капелька крови, и все же это была кровь. Кто знал, что она умеет говорить? Доводилось ему слышать, как люди болтают о кровной памяти, но это ведь всего лишь образное выражение, верно? А вот о голосах никто никогда не рассказывал. Но прошлой ночью в хлеву их звучало множество. Это Исайя привел их, задав вопрос, который нарушил правила, давно сложившиеся и понятные их народу.
Самуэль подлил свиньям еще помоев, стараясь не обращать внимания на торчащий из груди шип, на шепот крови, что выступила каплей, — но в капле был дождь, множество капель, и в каждой — целый мир!
Его бросило в жар, внутри заныло.
«Никогда не задумывался, где сейчас твоя матушка?»
Раньше такие вопросы не задевали его, растворялись в глубокой печали, окутывавшей все вокруг. Никто не спрашивает, откуда у тебя шрамы, почему нет ноги или руки, отчего ты трясешься и мучаешься кошмарами по ночам. Горести прячут по темным углам, за мешками, топят в реке, зарывают в землю. И вдруг приходит Исайя, сует нос куда не надо, а потом говорит: «Я не хотел». Зачем тогда спросил? У них вроде был уговор: не трогать дерьма, чтобы не воняло.
Вчера было темно, и Исайя, к счастью, не заметил, что Самуэль вот-вот готов был вскочить и объявить, что сейчас бросится в реку и больше уже не вынырнет. Он сдержался, остался сидеть на месте, чувствуя, как напрягаются мышцы рук, силясь ухватить то, чего рядом нет. Попытался проморгаться, но под веками все равно щипало. Да что это за вопросы такие?
Самуэль раздраженно выдохнул. Несмотря на кромешную тьму, он чувствовал, как Исайя спокойно и методично растравляет его, предвкушая, как заставит раскрыться еще сильнее. Но разве он и без того уже не распахнут настежь? Никто, кроме Исайи, не знал, каково там, у него внутри. Он отдал ему всего себя целиком, так чего же еще? Хотелось разбить что-нибудь. Схватить топор и срубить дерево. Или, может, свернуть шею цыпленку.