Они остановились метрах в десяти от сруба.
Степан опустил этюдник на гальку, присыпанную хвоей.
— Я пойду?
Никто не ответил. Оксана осторожно опустилась на свой стульчик, Вика возилась рядом, устраиваясь.
* * *
Он провожал троицу взглядом, тщательно считая шаги. На счете «сто» Виктор поднялся, аккуратно поставил початую банку на стол и подошел к машине. «Закрыл или нет?». Палатка надежно прикрывала его от случайных взглядов, но он медлил, зацепив ручку задней двери. Указательный палец легко, словно лепесток ромашки, касался запорного крючка. Подушечка пульсировала. Виктор выдохнул, вдохнул и, задержав дыхание, плавно надавил.
«Двадцать два»…
Остальное сделал быстро.
Через две минуты Сергачев сидел на том же стуле, в той же позе, только початая банка в руке была новой, и сердце колотилось, как на первом занятии в анатомичке.
* * *
Идея зажглась минут через двадцать бездумной возни углем по картону.
Она сделает прозрачную плоскость из оргстекла — нулевая отметка, уровень земли, — с отверстием посередине. Через него пропустит проволочный каркас, который позже обрастет глиной. Плоскость визуально поделит фигуру в соотношении два к пяти: две части каркаса над плоскостью, три — под. Или больше? Оксана прикинула высоту будущей скульптуры и пропорции на отдельном листе, сделала грубый набросок. М-да, может получиться. А если верхушку Мирового дерева обкорнать?! Да-да! Мертвый ствол с обрубками ветвей, грубая фактура шелушащейся коры. Избушка, застрявшая в корнях как высушенная голова-амулет в хижине амазонских индейцев. Голова Матери-которая-знает! И ветвистая, мощно развитая корневая система под землей-плоскостью. Живая… Много больше той части, что над поверхностью. До божественной истины нечем достать, нечем дотянуться. Проси — не допросишься. Остались только тьма и глубина…
У Оксаны пересохло во рту.
Ей понадобятся детали. Много деталей.
Девушка отложила общий набросок, взяла чистый лист.
Глубокие трещины на бревнах, сухие языки отслоившейся коры, мох между венцами похож на сплющенную, почерневшую губку. То, что издали казалось травой — яркие пятна лишайника, ползущего по краям дверного проема — неопрятного, непомерно растянутого рта, из которого тянет плесенью и глухими проклятьями. Свет робко заглядывает в пустые глазницы окон, катаракта паутины «дышит» в углах. Получится передать? А как? Внутри чудится движение, осторожное — чтобы не спугнуть, — хищное.
Оксана поспешно сморгнула, но морок остался как ожог на сетчатке. Перескакивал за взглядом по крыше, скользил в прорехах кровли по обнаженным ребрам стропил из окаменевших жердей. Метался по бумаге за кончиком угля, толкая под руку. Линии выходили неточными, много лишних. Оксана прикрыла глаза. Светлое пятнышко под веками медленно гасло, словно погружалось в глубину, и наконец застряло за глазами крохотным комочком боли. Запястье ныло. Девушка почувствовала солнечно тепло на плечах, слабый ветер тихонько трогал пряди волос и едва касался разгоряченного лица. Оксана выпрямила спину и поднялась — размяться.