За два часа перед отъездом я зашел в такой киоск и продавщица за какой-то рубль с полтиной навалила мне в сумку кучу сухого льда.
Оставалось последнее — в вагоне как можно быстрее положить сумку в ящик под нижней полкой, из которого, даже если сумка окажется негерметичной, холод наружу будет выходить с трудом. Вот здесь я прошибся — думал только о холоде, но забыл о самой углекислоте.
Явившись минут за сорок до отхода поезда, который, как всегда, подали на перрон минут за десять до отправления, когда вся платформа уже была забита отъезжающими и провожающими, я все-таки пролез одним из первых и быстренько засунул сумку под нижние нары в купе. Хотя это было, собственно говоря, не купе — я любил ездить в плацкарте. Во-первых, это подешевле17, а во-вторых, там не так душно, как в наглухо запечатанных купе, непроветривающихся многие годы.
Удивительно, но во скольких я промотался поездах, окно в них мне удавалось открыть только два раза. Да и то не в России, а в Татарии и Башкирии. Такое впечатление, что русские, хоть и живут на севере в холоде, но в душе сохранили свои индо-европейские корни и этого холода дико боятся.
У меня было нижнее место, поэтому я сел на полку, тем самым подчеркивая, что багажный ящик уже занят и не зачем никому туда и лазить.
Пассажиры быстренько занимали места и явился владелец билета на верхнюю полку, который оказалась бесформенной полной женщиной лет сорока с очень толстыми икрами, которая сразу же стала умолять меня поменяться местами. В душе я проклял ее, еще не понимая, что был дико неправ — ведь она избавляет меня от тягостной ночи.
Но выглядеть не по-джентельменски не хотелось, поэтому я, без лишних уговоров, согласился. Она шлепнулась на нижние нары, открыла свою сумочку и стала есть. Сколько времени она ела и сколько она съела — не знаю. Но кажется, что долго и много. Поезд тронулся где-то в семь вечера, к одиннадцати меня стало клонить в сон, я залез наверх и улегся, а она все хрумтела и хрумтела. Под ее равномерный хрумт я и уснул.
Рано утром меня разбудили ее вздохи, кашель и сопение. До Саратова оставалось еще целых три часа — можно было и поваляться, но толстуха вздыхала как Кентервильское привидение и подняла не только меня, но и всех вокруг. Сев на кровати, он жаловалась на головную боль, на бессонную ночь, в течение которой она то и дело задыхалась, уверяла, что такой отвратительной ночи у нее еще никогда в поезде не было, а ездит она в Москву постоянно, что это ужас а не ночь и она просто не понимает, что с ней такое… и так далее и тому подобное.