— Как здорово было… — мечтательно прикрыв глаза, произнесла Ирина и я заметил, что ее глаза снова наполняются влагой. Но теперь, и это было хорошо заметно, слезами радости.
Я обнял ее и потащил к калитке.
Мы прошли немного вниз по улице, когда она обернулась на мгновение, чтобы еще раз увидеть свой родной дом, потом отвернулась, обеими ладонями вытерла от слез глаза и произнесла «все это было… было… было…»
— А ты знаешь, вот по этой самой улице мы бежали с мамой, несущей на руках грудную Светку, от взбесившегося о… (здесь она явно хотела сказать отца, но, передернувшись, произнесла: Дяди Толи. Что на него нашло — ревность, безумие — не знаю. Что у них вышло, не знаю… Мы целый месяц жили по родственникам, потом мама купила тот дом… Там уже все было по-другому.
С этого дня я, довольно лояльно относившийся к пьющим личностям, поскольку чувствовал над ними свое моральное, да и физическое превосходство, снисходительно считая их, посмешищем и клоунадой, всеми фибрами души, возненавидел их. Возненавидел крепко, до отвращения, до омерзения, с такой же силою, как я ненавижу армию и войну. Причем с годами эта ненависть не только не прошла и не смягчилась, а лишь усилилась.
Ненавижу!
Я с детства не был расположен к рыбе. Не знаю в чем дело, но мне, даже голодному, никогда не захотелось бы съесть рыбы.
Может дело в том, что мои мать и бабка признавали среди рыб только одну селедку, от одного запаха которой мне хотелось убежать и не возвращаться. Неоднократно мать пыталась, как она говорила — «научить», а по правде сказать — «заставить», есть селедку. Но стоило мне только увидеть эту вонючую склизкую рыбину, больше напоминавшую и цветом и видом громадного слизняка, как тошнота начинала подступать мне к горлу. А когда мать отрезала мне «маленький кусочек» размером со спичечный коробок, и клала мне на тарелку, я отворачивался, в страхе, что меня тотчас вырвет.
Поскольку уговоры и увещевания не помогали, то мать попыталась подманить меня к селедке разными приманками. Она, например, покупала вкусную булочку и обещала мне ее дать, только если я съем селедки. Уговор такой — кусочек селедки — одна булочка. Как же она удивилась, зная мою неземную любовь ко всему сладкому, когда я наотрез отказался от селедки. Отвращение, вызываемое селедкой, превышало удовольствие от булочки.
Впервой, мамка простила меня и отдала мне булочку беспрекословно. Но, когда я и во второй раз отказался от селедки, она демонстративно съела булку сама, чтобы мне не повадно было. Даже при таком раскладе, я продолжал отказываться от селедки.