Мы, перейдя вершину моста, начали спускаться, ноги сами собой побежали быстрее — к заветному пляжу, к воде, к отдыху. Мимо нас проходили люди, ехали автомобили и я подумал — все! Все про все уже давно забыли! Отвернулись, засуетились, вспомнили, о делах домашних, о хлебе насущном, и уже к вечеру многие из них с трудом вспомнят о случившемся. А через некоторое время, вообще, начисто о нем забудут. Кто-то поступит в институт, кто-то родит сына, у кого-то умрет мать и за чередой этих «важных» для них событий, смелый прыжок затеряется навсегда.
Действительно — «кого ты хотел удивить?»
Если «весь мир театр», то люди не только «актеры на подмостках», как говорил Шекспир, но еще и «почтеннейшая публика», про которую все, без исключения, говорят: «публика — дура».
И как тут не вспомнить строки Андрея Макаревича
«На пять минут вы станете добрее
«Быть иль не быть» решите в пользу «быть»,
Чтоб ни о чем потом не сожалея,
Прийти домой и все к чертям забыть!»
Ярко светило солнце, спину обдувал прохладой ветерок, вдаль на много километров виднелась Волга, со стороны Балакова плыл какой-то теплоход, кажущийся с такого расстояния маленькой точкой… И я подумал — не лучшее время для самоубийства! Если бы он так и не смог выровняться? Вот так взять и прервать эту «трансляцию реального мира»? Ради чего? Ради дешевого понта? Доказать то, что я могу, а ты — нет?
Прошло почти тридцать лет с того дня и сейчас я думаю — кто-нибудь, кроме меня, помнит об этом?
Эпилог
Я конечно тоже тщеславен и похвальбун, к тому же, но не настолько, чтобы ради этого поставить под угрозу свою жизнь.
Нет, с точки зрения рассудка, такой поступок необъясним!
Только инстинктом можно оправдать страстную тягу юношества к подобным опасным и бессмысленным, с общественной точки зрения, поступкам. Экзамен на право жить, на право размножаться, на право быть состариться и учить других — никак не иначе!
Божий суд!
Поэтому, когда вы видите, на ваш взгляд, бестолково погибшего молодого человека, помните — его смерть не была напрасной — он умер за то, чтобы наши потомки не стали глупее нас.
В тот день мы сидели на лавочке набережной Космонавтов и не знали чем заняться. Вернее не то, чтобы не знали, а просто — чем-либо заниматься нам было лень. Странный был день — какой-то затянутый. Не скажу про него тягостный — нет. А вот именно — затянутый. День, в который время текло раза в три медленее, чем обычно. Как будто бы, не только мы, но и само время тоже обленилось.
Утро было солнечным и все предвещало такой же погожий денек. Поэтому мы собрались на пляж, но, пока ехали, небо, как-то неожиданно-резко заволоклось плотной пленкой. Не облаками, а именно одноцветной молочно-белой пленкой. Как та, которой дачники накрывают парники. Через которую свет проходит, но увидеть что-либо невозможно. При этом стало еще теплее, вернее даже не теплее, а душнее, парче. В городе царил штиль. Редкостный штиль, когда нет ни единого дуновения — как на море. И тишина, какая-та странная тишина, во всем. Как будто бы заложило уши. Даже трамвай, по-моему, стал меньше дребезжать. Казалось, что в этом молочно-белом небе, как в вате, глохнут звуки.