Я великолепно переношу тепло, несмотря на то, что всегда был достаточно полным, а народная молва приписывает толстякам скорый тепловой удар. Наверное оттого, что один мой дед — запорожский казак, житель более теплой страны.
Но, как говорится, всему бывает предел.
В этой стране мне два раза приплохело в жару — один раз, когда на Волгоградской ГЭС меня опустили метров на пятнадцать в шлюз на маленьком «Метеоре»74 и создалось впечатление, что после спуска воды образовался вакуум и дышать стало нечем. Хотя на самом деле — жутко поднялась влажность, когда на жарком солнце, стали обсыхать высокие и длинные стенки шлюзовой камеры, к тому же все покрытые вонючими водорослями. Я с завистью глядел на стоящий рядом туристический лайнер, потому что его верхняя палуба была вровень со стенкой шлюза и там гоношился народ, разглядывая, фотографируя, веселясь. А я задыхался испарениями и солярочным дымом, в узком промежутке между стеной шлюза и бортом теплохода на глубине двадцати метров.
Второй раз я перегрелся и в более северном Саратове.
По маршруту Третьего трамвая, идущего на Шестую Дачную был какой-то военный завод, где на административном здании располагался, уникальный в те годы, цифровой термометр. Целую неделю мы ездили мимо него на пляж и читали цифры — 32, 33, 31, 34, но не более. Ирина говорила, что эти цифры ложь и истинную температуру скрывают, потому что в Законе о труде, была статья о сокращении рабочего дня или дополнительной оплате за работу в жару75. Хотя наш, домашний, термометр, установленный правда в тени, показывал ту же, а порою, и более низкую температуру.
Но так уж устроен русский человек — подозрителен он до болезненности — все время считает, что его обносят блюдами и самое вкусное достается другим, а не ему.
В тот день я вышел на улицу и почувствовал, как немилосердно солнце жжет мои плечи, а раскаленный асфальт подошвы. Мне, родившемуся и выросшему в холодной и мокрой Москве такое было непривычно, но зато — в радость76. Поэтому я решил, ни на что не обращая внимания, ехать на пляж. Жили от Волги мы довольно далеко и путь был неблизкий.
Трамвай, долго стоявший на прямом солнце был раскален. Сидения, попавшие в тень уже были заняты, а на сидения, нагретые солнцем, сесть было невозможно, настолько они обжигали спину и задницу. Мы встали на задней площадке в надежде, что нас обдует ветерком, но нашим мечтам не суждено было сбыться. Вместо уличного воздуха в нашу сторону дул нагретый воздух из салона, который пованивал какой-то горелой электрикой. Стало противно. Захотелось пить. Но, со времен военной подготовки, я знал, что пить-то как раз нельзя, поэтому терпел… терпел…, но потом стало невтерпеж!