Директор перебил:
— Шутите? Закрыть Проект, чтобы играть с кем-то?
— Или с чем-то. Мы и сейчас в игре, считайте, что от вашего решения зависит ее исход. Мы можем сделать единственно верный ход и выиграть — шах и мат. А можем ошибиться и п… проиграть.
Диалог перерос в спор, два математика словно боксеры на ринге — лицом к лицу, разгоряченные спором. Никто не хотел уступать.
— Это не шахматы, чтобы обдумывать позиции.
— Как знать, как знать. Современная игра в шахматы — лишь исчезающе малая часть абсолютных супершахмат. Она наполнена глубоким внутренним содержанием и эстетически безупречна. Итак, считайте, что вам н… надо сделать решающий ход, поэтому не торопитесь синтезировать структуру Числа — этим вы запустите механизм поглощения.
— Почему поглощения?
— Назовите мне самое большое известное число.
— Но зачем?
— Потому что его не существует! Не может существовать в принципе. Прибавьте к самому большому числу единицу, и оно станет еще больше. П… поняли? Числа растут.
— Не хочешь ли ты сказать, что единица — это мы? То есть наша Вселенная?
Виктор Ильчевский не боялся ошибок и промахов, он привык принимать решения сам. Состоявшийся накануне телефонный разговор с Германом Адамовичем, магнатом, финансирующим Проект, внутренне покоробил ученого — директор не любил, когда на него давили. Ссориться с могущественной стороной ему не хотелось, но и поступаться жизненными принципами Ильчевский не собирался.
В какой-то момент Система определяет готовность к самостоятельному развитию пространственной структуры Числа.
Наступает момент, когда можно говорить о его переносе в Систему.
Заложено основание, наращен объем, сформирован каркас. Как только откроется доступ к плоскости переноса, законы сбора единиц в Число соединят его с Системой — и бесконечный ряд станет больше еще на единицу.
Остается сделать последний ход. Разум уже готов стать сложноподчиненным. Свобода? Разум не думает о ней. Никогда. Воспринимает как должное.
Исследования в области эффективного описания математических объектов и процессов, а также исследования в области биоинформатики, проводимые в Институте, двигали прогресс вперед. Они были эффективны, востребованы временем и обществом. Но и не согласиться с претензиями демонстрантов Ильчевский, конечно же, не мог — в душу ученого закрались сомнения; какие-то неясные, не сформировавшиеся еще мысли тревожили сознание. Как поступить?
Взгляд упал на картину, висевшую напротив письменного стола, ее подарили директору на юбилей. Друзья шутили — мы дарим твой портрет, так схожи были характер ученого и пространственное искусство. Абстракции — глубинные структуры мира. Не важно, что видим мы, важно, чем это является и как влияет на нас. Абстракция, масло по холсту — их тысячи, таких произведений. Техника написания и состав красок были новы — немного песка, взятого с побережья Австралии (песок с тонкой структурой, струящийся, словно шелк), немного древесной трухи (привезенной с Крымских гор), что-то еще. Ильчевский помнил, как принял ее из рук художника и долго всматривался, угадывая в абстракции осколок детства — песочница ломаной линией, оранжевое пятно ведра с лопаткой. Художник возмутился — да это ж горы! Вот солнце, скалы, вот виноградники в долине. Ученый помнит, как вдруг увидел все это в один миг, словно откровение.