Вот он занят коллекционированием книг, вот идет к учителю полюбоваться древнеегипетской мумией. Испытывает отвращение к политике. Сознает, что корни такого негативного отношения к ней кроются в невозможности благополучного разрешения целого ряда проблем, связанных с его отцом.
На пластинах веера, чуть ближе к центру, на фоне моря виднеется вершина сопки. Поодаль летают чайки. Он с жаром убеждает Юнай: «Ну поверь же мне. Я люблю тебя». В трюме, пропахшем запахом рыбы, он ненадолго забывается, убаюканный волнами, и видит сон. Корейский колхоз, затерянный далеко в степях Маньчжурии с ее закатами всполохах кровавой зари. Вот сентябрьский вечер, когда после партсобрания, весь израненный стрелами беспощадной критики, он понуро бредет домой, где его ждет Ынхэ. А за его спиной стоит еще один, другой Менджюн. В его демоническом смехе открытое издевательство: «Какое же ты ничтожество! Была возможность стать исчадием ада, превратиться в дьявола, но ты не использовал эту возможность. Кишка, видно, оказалась тонка». Пластинки веера постепенно сдвигаются, простор жизни свертывается, сужаясь к основанию веера. Почти у самого основания веера невзрачная пещера, где они с Ынхэ провели несколько дней фронтовой жизни. Это финал, предсмертная агония.
Но в груди еще теплится надежда: надо родиться заново. Для этого и нужна незнакомая страна, где его никто не знает. Жить новой жизнью, среди незнакомых чужих людей — вот что поможет. Ему нужны другая натура, другой характер, другой образ мышления. Пока все шло точно, как он задумал. За исключением одного — он не узнал чаек. Не узнал в них свою дочку, рожденную в могиле, не узнал ее мать, так преданно и самозабвенно полюбившую его.
Подняв голову, он посмотрел на мачту: чаек не было. Обе птицы — и большая и малая — скользили вниз с потоком воздуха навстречу морской стихии. Менджюн с завистью смотрит в безбрежную морскую даль, обиталище этих двух родных ему существ.
Вот уже и штифт, на который насажены все пластинки веера. Крайняя точка. Он поворачивается лицом к морю, будто его кто-то позвал. Синее-синее море, безграничное пространство для предстоящих ему деяний.
А вдруг он сейчас в плену у нечистой силы? За время плавания было время подумать, осмотреться, а он праздно шатался по палубе и не догадался посмотреть внимательнее на этих птиц. Ему ни разу не пришло в голову задуматься, сколько скорби в их образах. Он даже пытался поднять на них оружие! Какое счастье, что он этого не сделал, какая радость! Обе чайки, касаясь крыльями волны, взмывают вверх и проносятся над его головой. В веселых криках он слышит: «Ты правильно поступил, что уберег нас!» Поправ смерть, родные ему существа прилетели к нему! Мои дорогие девочки! Махая крыльями, они будто зовут за собой. Дочка моя, кровинка милая. И снова он почувствовал рядом Бога, испытал то же мистическое ощущение, какое посетило его тогда, на склоне горы во время загородной прогулки с товарищами. Ему улыбается веселое мужское лицо. Это он сам.