Рука подрагивала. Отведя глаза от прицела, он вернул ружье капитану и молча покинул каюту. Ноги автоматически понесли его обратно к своему кубрику. Пака на месте не было, в коридоре валялись неубранные осколки разбитой бутылки. Попадая под ноги, они с треском раскалывались на еще более мелкие части. С каким-то неистовством он принялся растирать их сапогом. Успокоился, когда треск прекратился. Наверное, он растоптал стекло в мелкий порошок. Окинул взглядом тесный кубрик, который он делил с Паком, снова вышел на палубу.
На душе было муторно. Он не знал, куда себя девать. Посмотрел в направлении капитанской каюты. Нет, там он только что был. Неудобно опять заявиться. Поискать приятеля, который обещал выпивку в Калькутте? Заглянул в машинное отделение. Там его не было. В матросском кубрике тоже. Только один молодой матрос, прикрыв лицо руками, лежал в постели. Наверное, приболел. Менджюн вернулся на палубу. И зачем он ищет старика? На кой черт он сдался ему? Нет и не надо. Пошел на корму, в свой любимый уголок. Здесь, как всегда, тихо и безлюдно. По-прежнему вовсю палит солнце. Придерживаясь за поручень, посмотрел вниз. Неустанно гудя, под кормой крутились лопасти гребного винта, вздымая белопенные буруны. Какая-то таинственная сила так и тянет к этим свежевспаханным на водной целине бороздам.
Он представил, как расстояние до буруна неуклонно сокращается, и вот он и кипящий бурун уже слиты воедино. В следующую минуту его тело становится частью бешеной водяной струи, которая, играя, то свивается в тугой узел, то разливается широко и привольно, бесследно растворяясь в бесконечной глади океана. Мириады клеток, из которых состоит его плоть, превращаются в мириады водяных капель, исполняя сказочную симфонию водяной феерии. Убегает назад белый бурун и вспаханная борозда затягивается свежей зыбью. О, великая заживляющая сила океана! Океан невозможно ранить, он бессмертен, как бесконечно возрождающаяся из пепла птица феникс. Менджюн в его объятиях, он побратался с неутомимыми волнами, этими воинами океана.
Огромным усилием воли он втаскивает свое тело обратно на палубу. Еще немного — и упал бы в воду. Отпустил поручень, сел прямо на доски палубы. В глазах все стоит убегающий вдаль водяной шлейф за кормой.
Возвратился в свой кубрик. Пусто, как и прежде. Полез наверх. Спать, однако, совсем не хочется. Пальцы нащупали что-то твердое. Это веер. Кажется, кто-то вошел. Он выглянул, подождал. Никого. Медленно спустился вниз, думая, чем бы заняться. Так можно и с ума сойти. Носками сапог собрал осколки бутылки в кучку, снова с силой топнул. Треска больше не слышно. Выглянул в коридор. Никого. Отправился в каюту капитана. И здесь пусто. Открыл дверцу шкафа. Ружье на прежнем месте. Выдвинул ящик стола, куда второпях сунул коробку с патронами. Переложил коробку на прежнее место в шкафчике, испытав при этом большое облегчение, как будто решил важную задачу. Подошел к столу, заглянул в морскую карту. Курс судна обозначен карандашной линией. Он взял компас так, как это делал капитан, постоял с ним над картой, так и не поняв, что нужно делать. Надоело. Отложил компас в сторону. Вдруг заметил веер у себя в руке. С трудом вспомнил, что нашел его на нарах, в изголовье. Сел в кресло, развернул. На пластинках веера был изображен морской пейзаж: белые чайки на фоне синего моря. Сложил веер, снова раскрыл. Закрыл глаза. Перед его мысленным взором раскинулась широкая равнина, а на горизонте в лучах восходящего солнца проявляется нечто знакомое… Да это же пластинки веера! По краю одной из них шагает студент философского факультета Ли Менджюн. Вот он вытаскивает из кармана университетскую многотиражку, просматривает ее с чувством нескрываемой гордости. Нет, он совсем не презирает женщин, просто женщина кажется ему довольно интересным животным с непонятной душой.