Говорят, что ради стоящего дела можно заключить сделку даже с самим сатаной. Но так думают только те, кто не знает, насколько страшен дьявол. От лекций профессоров в университете было мало толку. Они не давали ответа на ключевой для Менджюна вопрос — вопрос о Боге. Без этого все теряло смысл и подступало одиночество. Он сопротивлялся ему как мог. Слово «диалектика» заставляло его волноваться, как звук имени любимой женщины. От него он испытывал чувство, похожее на гордость старого солдата за свои медали. Река жизни… Хотелось бы, преодолев силу волн, встать на неподвижное дно этой текущей реки. Хотелось бы залечить нанесенные одиночеством раны, читая ускользающий в течении времени смысл. Река жизни бесстрастна. Она величаво несет свои мутные воды к океану, и нанесенные течением песчаные холмы на ее дне бесследно рассеиваются на изгибах русла. Самое последнее, на что может натолкнуть этот неумолимый поток, — решимость не допустить в свою постель распутную бабу по имени Мысль, и тогда из зеркала, в котором отражается душа — ее лицо и тело, начинает выпирать избыток румян. За проступком всегда следует раскаяние, и это бесконечно повторяющийся процесс.
Стремление не допускать ошибок даже похвально, когда возникает от незнания собственной натуры. В этом случае человек от него отказывается, запутавшись в сетях собственных недостатков. Но если это стремление возникает как недобрый вызов Богу, тогда страдающая от одиночества душа, помаявшись и не добившись ничего, просто возвращается в прежнее состояние. В таком случае люди, подобно ему не имеющие сил понять смысл мира и бытия, обращаются к мысли о том, что и у других жизнь несчастливая, и, завернув свою душу в обертку под названием «добродетель», они меняют ее на любовь к ближнему, которую завещал Бог.
От подобных мыслей всепоглощающее одиночество сгущалось, как облако над головой, и когда он искал отдохновения от него в забытье, похожем на короткий сон, то ощущение подушки ему давало окно его комнаты, прорубленное в скате крыши.
Он услышал звук чьих-то легких шагов. Тренькнул звонок, и в комнату вошла Еньми. Ее внешний вид слегка озадачил Менджюна. На ней было пурпурное вечернее платье европейского покроя. Обнаженные тонкие матовые руки напоминали молодые и крепкие платановые побеги.
— Ну ты как? Мы ждем тебя…
Голос ее звучал как у капризного ребенка, не принимающего никаких возражений.
— Зачем? Что там делать?
— Как «что делать»? Будет очень весело. Танцы, интересные разговоры… Мало ли что… Да еще сегодня пришли такие красавицы — с ума сойти!