Менджюн сосредоточил внимание на ярко освещенных палящим солнцем досках палубного настила. Свет падал неровно, образуя мелкопятнистую тень. Интересно, в чем секрет этой игры света и теней? Должно быть, структура древесины, естественный узор на срезе доски так отражает свет. Так или иначе, но солнечные лучи, попадая на настил палубы, отражаясь от ее поверхности, преломлялись неоднородно. Он опустился на корточки и ощупал ладонями шершавую поверхность деревянного настила. Через ладони ему передалось тепло нагретого дерева. Вначале ощущение шершавости было неприятно, но тепло, проникающее в каждую клеточку тела, постепенно вытеснило неприятные ощущения, внушая чувство надежности и просветления. Менджюн гладил ладонями эти доски с такой нежностью, будто прикасался к телу своей любимой Ынхэ. Было, было время, когда он подолгу не мог оторвать своих рук от притягивающего к себе, как магнит, женского тела. Солнце припекало все сильнее, пол заметно нагревался. Удивительная вещь солнечные лучи. Нежно и любовно согревают они все, что попадается на их пути. Но попробуй поймай. Не поддаются, ускользают. Он попытался ухватить ладонью юркого солнечного зайчика, нет, тщетно. До чего же низменная вещь — человеческая рука. Ей бы только что-нибудь пощупать, подержать, ухватить. Без этого ей и жизни нет, без этого она не может существовать.
Это морское путешествие для него — рейс надежды, путь в новую жизнь. Тогда почему ему так тоскливо и одиноко? Скоро Калькутта. Господин Муради и старый матрос обещали поставить выпивку. Он поднялся, подошел к поручням, облокотился на них и загляделся на кипящий бурун, вырывающийся из-под кормы и образующий длинный затейливый шлейф. Вдруг из пены буруна выскочило вверх что-то белое и камнем полетело прямо в него. Он съежился, втянув голову в плечи, но белый предмет молнией промелькнул мимо его головы. Оглянувшись вслед, Менджюн узнал в птице свободно и радостно парившую чайку. Она проверяла свои силы, то стремительно падая вниз, то с еще большей скоростью взмывая вверх. Птицы свободны. Беспокойные призраки, неотступно следовавшие за ним со дня посадки на корабль, внезапно ассоциировались с этой быстрокрылой чайкой, которая словно смеялась над его медлительностью. Закружилась голова. Он прижался лбом к перилам, постоял так, подождал, пока успокоятся нервы. Вдруг на него накатила нестерпимая тошнота. Только успел перегнуться через ограждение, как из него прямо в глубокие белопенные водные борозды хлынула мутная жижа. Плевок в широкую физиономию смеющегося над ним океана. Он выплюнул в океан всю скопившуюся в нем горечь. Это не была морская болезнь. Океанский корабль велик, и на море полный штиль. Никогда с ним такого не бывало. Все еще чувствуя легкое кружение в голове, он медленно побрел по палубе. Дойдя до поста часового, снова выплюнул накопившуюся слюну, повернул к коридору, ведущему в его кубрик. Дверь в коридор открыта настежь, но заслонка иллюминатора низко опущена, поэтому внутри довольно сумрачно.