Когда я вступил на эскалатор и начал подниматься, я вдруг почувствовал, что мне то ли под правое, то ли под левое ребро — точно не помню — какая-то посторонняя сила засунула нож или копье. Чувство вхождения в мою плоть инородного, режущего тела было удивительно достоверным, но физически совершенно безболезненным. Это чувство «засунутого копья» длилось минуты полторы, оно меня как-то тупо ошеломило, ничего подобного я раньше не испытывал — ни в состоянии бодрствования, ни в сновидениях. Надо сказать, что потом подобного рода «умные» переживания сложились у меня в картину «Голгофских страстей» — с протыканием копьем, умиранием, запеленыванием и положением во гроб. Правда, степень неосознанного «вживания» в образ Христа у меня не доходила до той силы, когда появляются стигматы. Главное же, что эти переживания возникали неожиданно и в момент появления никак не интерпретировались мной — я был целиком поглощен ими, не рефлектировал, не анализировал их, как это делаю здесь, имея теперь вполне определившийся «взгляд со стороны» на происходившее со мной в ту зиму.
Домой я вернулся взвинченный и сел смотреть телевизор вместе с Верой (мы тогда жили вместе) и дочкой Машей. Помню, что показывали мультфильм про Красную Шапочку. Мультфильм был как раз для меня. Там есть такой эпизод, когда пионер Витя, действующий на «внутреннем» экране, где протекает сюжет сказки, сходит с него в зрительный зал, откуда он время от времени попадает в сказку. И вот то, что пионер Витя находился то в одной реальности, то в другой, меня чрезвычайно увлекало и возбуждало — это было точь в точь наглядным изображением того, что происходило со мной. Я был в эйфорическом восторге от этого совпадения, оценивая его, разумеется, не как случайное, и по ходу мультфильма делал довольно странные замечания, так сказать, метафизического свойства, чем очень раздражал Веру. Но Маше почему-то нравились мои комментарии, смысл которых вертелся вокруг того, что происходит с человеком после смерти. Я проводил аналогии между посмертным существованием и той внешней, «кинозальной» средой мультфильма, куда время от времени спрыгивал с экрана пионер Витя. Конечно, я отдавал предпочтение «посмертному существованию» как более реальному по сравнению с жизнью, которая, таким образом, представлялась мне «внутренним» сюжетом фильма, сказкой о Красной Шапочке.
Когда я лег спать на свой диван, у меня начались дикие переживания, связанные, в основном, с Аней. Темой их была эротика, но носили они какой-то отстраненно-картинный характер бесплотного сладострастия, перемежаясь с мистическими фантазиями. Волны бесплотного сладострастия (у монахов это называется «блудной бранью») совершенно непохожи на знакомые всем приступы похоти, на люст. Оно носит обобщенный космический характер, причем переживается не только на уровне чувств, но и ума. Ты попадаешь как бы в стихию эротических мыслеформ. Возникает всепоглощающее томление, энергетический эрос. Его длительная острота до такой степени превосходит все знакомые тебе состояния и эмоции, что как бы отторгает тебя от твоего же тела и ты, отброшенный от себя этой силой, наблюдаешь за собой со стороны, в то же время содрогаясь, купаясь в волнах этого мучительного, пронизывающего тока любовной энергии, непонятно откуда взявшейся, но явно исходящей не от тебя. Части тела, и прежде всего половые органы, символизируются. Член — это уже не просто приспособление для полового акта, а натурализованная идея, своего рода космический приемник-передатчик эйдетической энергии любви.