Одна из мистических фантазий той ночи заключалась в том, что мы с Аней странным образом и в странном пространстве совокуплялись. Вернее, я со своей стороны предпринимал как бы обычные сексуальные действия, а она — или какая-то посторонняя нам сила — переводила их в другую, не эротическую сферу представлений. Так, например, лежа на ней, я обнаруживал себя вдруг в положении младенца, пьющего молоко из ее грудей — причем все это в грандиозных, символическо-обобщенных масштабах: из обеих ее грудей изливались фонтаны молока, а я был не ребенком, а именно взрослым мужчиной колоссальных размеров, лежащим на такой же огромной женщине. Получилось так, что наши еще не начавшиеся сексуальные отношения перешли в отношения мистического материнства. Надо сказать, что эти отношения материнства как натурализация мыслеформы «Мадонна с младенцем» в различных вариантах проигрывались впоследствии между нами довольно длительное время. Они были наиболее стабильными (вероятно из-за широкой их распространенности и, следовательно, сильной энергетичности этой иконографической мыслеформы), хотя рядом с ними возникали и совершенно противоположные отношения и соответствующие им грандиозные переживания. Например, не очень распространенный иконографический сюжет, где Христос (как мужское начало, с которым я независимо от своей воли отождествлялся) изображен держащим на руках душу своей матери в виде запеленутого крошечного младенца, или даже еще более «высокий» сюжет — сидящий Бог-Отец, окруженный серафимами, приветствует подходящую к нему маленькую фигуру взрослой Марии. Кроме того, были переживания и множества промежуточных сюжетных сцеплений на уровне «бесплотных сил» разных рангов, о которых я буду подробнее писать в дальнейшем.
Все эти видения, включая и описанный «молочный» эпизод, не носили характер галлюцинаций, сновидения или обычных фантазий перед засыпанием. Это были очень яркие, яркие прежде всего в чувственном отношении, психосоматические представления, развертывающиеся в незнакомом мне до того созерцательном пространстве. Может быть, правильнее всего описать это пространство как алаявиджняну («сознание-хранилище» — своего рода момент созерцания, где взаимодействуют «единое сознание», нечто вроде коллективного сознательного, и индивидуальный манас, манифестирующий свои видения в алаявиджняну в порядке самоочищения, т. е. здесь имеется в виду аюрведическая концепция манаса. В таком случае описываемые здесь переживания можно отнести к самому первому, низшему уровню манаса — кшипта, который, собственно, еще называется не манасом, а разумом, находящимся в наибольшей степени подверженности чувственным объектам). Не знаю, правильно ли назвать это пространство алаявиджняну, во всяком случае это было совершенно незнакомое мне пространство самоощущения, в бездны которого я засасывался как потерпевший крушение психонавт.