Способ соотношения цветов с «чинами» заключался в том, что я мысленно «вопрошал» о цветовой маркировке того или иного «чина». В соответствии с этим «вопрошанием» «всевидящее око» (программа коллективного сознательного) наводила меня на цвет, акт же верификации исполняло сердце, дающее мне эмоцию достоверности или недостоверности «наведений». Надо сказать, что я около года таким образом «верифицировал» свои гностические изыскания, пока, наконец, не восторжествовал здравый смысл и я не вступил в настоящую апофатическую войну со своим сердцем, которая с переменным успехом длится и по сей день.
К сожалению, не помню сейчас подробностей иерархии цветов, которая у меня тогда выстроилась. Помню только, что черный — это цвет «актуального отсутствия», красный — «ангельский», синий — «серафический», малиновый — «херувимский» и одновременно цвет «прелести», желтый — цвет святых, коричневый — неслужебный «божественный» (неактуальный) цвет, маркирующий к тому же человеческую согласованную реальность. Цветовой «гнозис» привел меня позже к чудовищным мучениям, во время которых я понял предостережение монахам, сделанное, если не ошибаюсь Симеоном Новым Богословом в одном из его аскетических сочинений. Наставляя монахов, он пишет, что нужно «держать ум бесцветным». До определенного момента мне эта фраза была непонятна. Потом, когда, правда, было уже поздно, я ее очень хорошо понял.
Но в то утро я, разумеется, не подозревал о «цветовой» ловушке и с увлечением составлял различные геометрические коллажи из цветных бумаг, проводил разноцветные линии, наслаждаясь «духовной» энергетикой цветов. Через самодостаточное созерцание цвета высочайший мир божественного смысла, в котором все предметы утратили функциональную эмпиричность, раскрыл передо мной свою эйдетическую, нетленную и «силовую» сущность с новой стороны.
Кроме цветов, которые соотносились у меня со «стоянием бесплотных умных сил», связанных с человеческим сознанием, т. е. проявляющихся через человека, я созерцал также и еще более «высокие» силы или энергетические стихии, не имеющие отношения к сознанию как к их носителю (маркированные «ангелами», «серафимами» и т. д.), а субстанциональные сами по себе. Эти силы, не имеющие антропоморфных мыслеформ, проявлялись, в основном, через металлические предметы — серебряные или позолоченные. Помню, я долго созерцал никелированные колеса детской игрушечной коляски. Меня гипнотизировала (совершенно как сороку блестящие поверхности) их «сверхумная» энергия и закрытая для моего понимания служебность в иерархии сущностей (по христианской систематике «чинов» я сначала определил этот уровень энергии как «силы», но скорее это было созерцание «эонов» или «сияний»). Созерцание этих «сил» можно сравнить с загоранием на пляже, когда тебя ничто не тревожит и ты растворяешься в приятном, расслабляющем тепле. Но вместо солнца источником этого (не теплового, конечно, а психоэнергетического) излучения было никелированное колесо — я смотрел на него не меньше часа. Причем смотрение не сопровождалось мыслями, а только каким-то «умным» чувством, что что-то постоянно и напряженно происходит, но то, что происходит, не нуждается в конкретизации — одного этого чувства «происходящего» было вполне достаточно.