В процессе «вознесения» сознание мое было уже сильно изменено и мои редкие попытки «играть в нормального», попытки контакта на обычном уровне — я что-то предлагал ему посмотреть, какие-то журналы по искусству — производили нарочито искусственное, вымученное впечатление. Было очевидно, что я поглощен чем-то совершенно иным, «витаю в небесах». В данном случае выражение это как нельзя более кстати подходило к моему состоянию.
Время от времени я смотрел на него так, как если бы смотрел откуда-то снизу, как смотрят на высокий памятник. Дело в том, что своим «внутренним» духовным зрением я видел в нем не человека, а «бесплотную силу», причем очень высокого «чина». Сам я, по своей маркировке, находился в тот момент на 12 небесах, а он — еще выше. Образно говоря, я видел только его «ноги». От него исходила такая энергетическая мощь, баланс наших психических сил, преображенных в моем сознании в духовные, был нарушен до такой степени, что я воспринимал его как иноприродное существо, с которым у меня нет общего языка, коммуникативного канала. Чтобы как-то преодолеть этот барьер и не выглядеть уж совсем полным идиотом (ведь одновременно я чувствовал клинику своего поведения в согласованной реальности и понимал, что нужно стараться вести себя нормально, преодолеть заторможенность), я, чтобы «достичь» его энергетического уровня, время от времени смотрел на «Купину». Механизм «вознесения» опять срабатывал, я «поднимался» выше, но одновременно и уровень Мая Петровича поднимался — и барьер между нами оставался по-прежнему.
Замечу здесь, что к энергетической однопорядковости себя (моего сознания) и мира я вернулся только где-то спустя год. На протяжении года у меня были постоянные колебания в сторону то «уменьшения», то «увеличения» (по терминологии суфийских «100 стоянок»), то есть иногда я чувствовал свой психоэнергетический (духовный) уровень выше, сильнее согласованной реальности, иногда ниже, слабее.
В конце концов Май Петрович справедливо решил, что со мной дело действительно плохо и вызвал знакомого психиатра, зам. главврача 15-й психиатрической больницы, расположенной на Каширском шоссе почти напротив онкологического центра.
Врач приехал часа через полтора. Одновременно и Маша Константинова пригласила своего знакомого психиатра. Состоялся консилиум, и было решено немедленно положить меня в больницу. Я не сопротивлялся по двум причинам. Во-первых, таково было решение «ангелов и серафимов» — врач, приглашенный Маем Петровичем, был для меня «серафимом», вероятно, потому, что одежда его состояла из синего свитера и синих брюк. Во-вторых, я был готов «пострадать» в согласии с христианской традицией. К этому времени приехал Сережа Ромашко и вызвался сопровождать меня в больницу. Надо сказать, что мне было интересно ехать в сумасшедший дом, я ждал от будущего самых любопытных приключений. Мое постоянное энергетическое опьянение порождало во мне равнодушие к тому, где жить — дома ли, в больнице, в тюрьме — мое безумие было со мной и оно доставляло мне массу удовольствия, все вокруг сверкало волшебством и неизведанностью новизны.