Итак, я молча показал Ане карандаш, потом спросил: «Взять?». Она не выразила к нему никакого интереса, но я все же положил карандаш в карман пальто. С этого момента Аня совершенно лишилась для меня притягательности в нормальном, эротическом смысле, превратившись в силовой знак, в какую-то служебную силу вроде ангела-проводника.
Как я теперь понимаю, Аня не осознавала, что я нахожусь в отстраненной психической реальности, но безотчетно и согласно — под суггестией какой-то скрытой от нас третьей силы неизвестного нам психоделического сюжета — выполняла роль поводыря, проводника, ведущего меня по «внутреннему» маршруту моих представлений, знаковость которого была для меня значительно эмпиричнее обычной действительности.
Мы спустились в музейный гардероб. Я одел свое черное пальто и сунул в карман красный карандаш. Когда мы выходили из музея, сторож и гардеробщик Артем Иваныч — весьма колоритная музейная фигура с вытянутой как огурец, лысой головой — сказал кому-то, тоже находящемуся в фойе, фразу: «Через месяц пробку откроем, еще рано». Эта невинная и, на первый взгляд, не относящаяся к делу фраза была понята мной как своего рода «знамение», она смутила меня и долго мучила потом, связавшись с другими, услышанными мной фразами и «знамениями» на протяжении всей этой истории, и стала означать для меня, что, мол, все это еще рано, не пришел еще для меня мой срок и я не готов присоединиться к тайновидцам из фототеки и что вообще мне грозят большие неприятности.
Выйдя из музея мы пошли пешком на Садово-Кудринскую через Пушкинскую площадь. Я был уже целиком во власти Ани и принимал ее за одного из этих тайновидцев, очень близких к невидимому миру, к ангелам и т. п., в существовании которых у меня не было никакого сомнения, ибо я много месяцев читал им акафисты, каноны и молитвы.
На площади Пушкина, рядом с новым зданием «Известий» возник очень смешной (теперь, разумеется, смешной) момент, когда она вдруг ни с того, ни с сего заговорила об имении Бунина где-то под Орлом и я решил, что мне придется, возможно, туда отправиться с какими-то тайными, духовными целями — на помеле ли, или каким другим более «ангельским» или хотя бы человеческим способом — мне было непонятно, но, помню, что мне очень не хотелось туда ехать. Причем все эти предположения, сомнения и внутренние рассуждения я выражал не в прямом словесном контакте с Аней, а внутренне, как бы голосом мысли, пропущенным через сердце, которое, опираясь на внешнее паралингвистическое поведение Ани, других прохожих и прочие тонкие влияния и знаки давало мне то или иное направление мыслям.