Однако ночь прошла спокойно, без «раскрутов» и я встал довольно рано. Проснулся я по-прежнему в раздвоенной реальности. То есть с одной стороны, я находился в обычной комнате, с другой, все ее пространство было напряжено и как бы интенсивно пронизано излучениями символической реальности. Источниками излучения, прожекторами-символами являлись практически все предметы в комнате. Желтые занавески на окнах излучали благоприятный «святой» свет. Трехрожковая люстра с матовыми стеклянными плафонами под потолком была интенсивным знаком Троицы, ее иконой. Я оказался как бы в эзотерической церкви, окруженный иконами предметами и как бы создающими иконографическое пространство, где я находился под непосредственным воздействием небесных бесплотных сил, проявляющихся энергетически через окружающие меня бытовые вещи. Я пребывал на знаковых небесах, в знаковых энергиях. Достоверность и подлинность этого состояния я находил в собственном теле и сознании — они целиком были поглощены «знаковостью» — я сам был ее частью, эмпирически принадлежал к символическому миру, был его действующим лицом. За завтраком вместо обычной жареной картошки я ел ее знак, вместо чая пил знак чая. Все это было необычно и заставляло меня все время оставаться в напряжении.
Покончив с завтраком мы пошли с тетей Надей прогуляться к Саввинскому монастырю. Стоял сильный холод, даже мороз. Мы вышли на край обрыва неподалеку от входа в монастырь и оказались перед расстилающейся внизу снежной равниной: вдалеке серели домики небольшой деревушки, перед ней из конца в конец поля извивалась впадина занесенной снегом речки.
Снизу, с долины на нас дул ветер — дурной, продирающий меня до костей, без порывов — ровный, непрекращающийся и мертвящий душу поток ледяного воздуха. Скорее, я воспринимал его даже не как ветер, а как застывшую волну едва выносимого постоянного ужаса, как беззвучный вой пустого белого пространства внизу, отделяющего меня от мира природы, тепла, жизни. Я был до краев наполнен этим безнадежным, смертельно-спокойным ужасом и покачивался в пустоте над обрывом как баллон на веревке, не в силах оторваться, отлепиться от края обрыва.
Я очнулся, когда к нам подошла старушка в перевязанной платком меховой круглой шапке, какие носили, наверно, лет двести назад. Она завела с нами разговор о монастыре, сказала, что была в нем, когда он еще действовал. Ее допотопный вид и тема разговора привели меня в нервозное состояние, я видел в ней не современную нам, живую старуху, а что-то вроде призрака монахини. Мне стало тоскливо, разговор с ней казался невыносимым и я поспешил домой, увлекая за собой тетю Надю.