В одно из воскресений я договорился с двумя приятелями поехать в эту церковь на позднюю литургию. Обстоятельства, однако, распорядились так, что никто из них не приехал. Я один вошел в церковь и, как обычно, по мере необходимости принимал участие в литургии — молился, крестился, пел «Верую» и т. д.
Я стоял довольно близко от иконостаса, справа от царских врат, как раз напротив большого, больше человеческого роста, распятия. Вырезанный и раскрашенный телесным цветом деревянный контур Христа еще раньше, в прежние мои посещения церкви, раздражал меня натурализмом — тщательно выписанными складками набедренной повязки, живописными полутонами, придающими телу иллюзию подобия живому телу, одним словом его вопиющая неиконность, секулярность дурно действовали на мой аскетизированный вкус того времени.
И в этот раз я старался не смотреть на распятие. Во время службы я ощущал себя на очень высокой духовной волне, тело мое как бы плавало в приятных энергиях песнопений и знаков, пронизывающих помещение храма. Я не очень следил за подробностями службы, а скорее находился в состоянии приятной, рассеянной созерцательности, определяя ментальный слой, в котором я тогда находился как уровень «чистых душ». Во время службы для меня наглядно, чувственно натурализовалось понятие «Небесной церкви». В православной традиции община верующих является как бы потенциальными сочленами ряда святых, образующих деисусный чин иконостаса. Но от живого человека до изображенного на иконе святого, идама — длинный путь. Внутренняя алхимия православной аскезы и состоит в том, что ум верующего совершает этот путь, проходя постепенно по «бесплотным чинам» или «умным» силам, пока, наконец, не пресуществляется в «ум Христос», не достигнет «возраста Христова» (здесь имеется в виду внутренний, духовный возраст подвижничества). В дальнейшем этот «ум» должен быть сведен «в сердце», также предварительно очищенное путем тяжелейших истязаний и обузданий. С этого этапа православная аскеза перестает отличаться от индуистского, буддистского или даосского духовных путей, ибо во всех этих традициях «сведение ума в сердце» считается целью аскезы. Раньше всего именно в выражении «свести ум в сердце» эта цель была сформулирована в одной из «Упанишад». После этого предполагается, что человек начинает нормально функционировать в культурной традиции, в которую он заброшен (этическая автономия, обычное познание вместо «знания», аннигилируемого установкой на апофатическое «незнание», естественность и т. д.).
Итак, «плавая» в силовой среде «Небесной церкви» в какой-то момент я почувствовал, что посторонняя мне, невидимая сила повернула мою голову и направила мои глаза вверх, прямо на лицо возвышающегося надо мной Распятого. Я увидел совершенно живое лицо Бога, его глаза — сияющие, лучащиеся жизненной силой. Свет жизненной энергии, мощи, изливающийся из его глаз непрерывным потоком, неизмеримо превосходил по своей силе, чувственной трансцендентности, надмирности, все те волшебные эффекты, с которыми я встречался до сих пор. И все же несмотря на космическую грандиозность, поразительность этого явления у меня не было никакого остолбенения, волнения или напряжения. Выражение направленного на меня живого взгляда и наполнявшее его чувство любви и благосклонности ко мне, свет, исходящий из глаз, был тихим, дружеским.