В один из тех зимних дней я пришел на работу в музей в 9 часов утра, когда еще никого из сотрудников не бывает. Только Аня оказалась на месте в маленькой комнате массового отдела на первом этаже. Когда я вошел в комнату, она сразу сообщила мне, что была на «ранней» (литургии). Я сел в кресло рядом с ее столом, намереваясь немного с ней поговорить. Но она неожиданно встала, схватила со стола свою сумку и, бросив на ходу, что сейчас вернется, вышла из музея. Прошло минут десять. В коридоре раздался громкий стук сапог, дверь открылась и в комнату влетела Аня. На щеках ее двумя серебрящимися полосками блестели следы слез, выражение лица было мучительным, напряженным. Она швырнула сумку на стол, села и стала неподвижно смотреть мне в глаза. Я сидел рядом, развалившись в кресле, вытянув ноги. Вдруг я почувствовал на своих ногах сплошную, непрерывную волну ледяного ветра, исходящего слева от меня, как раз оттуда, где сидела Аня. Однако этот энергетический ветер, хоть и был очень ощутим, не пронизывал меня насквозь, до костей, как тогда в Звенигороде над обрывом и не рождал эффекта «спеленутых ног», как это было до больницы. Он, этот ветер «рассогласованности», как бы я его теперь назвал, овевал меня снаружи как очень сильная энергетическая струя холодного воздуха. На какое-то время вокруг моего тела образовалась как бы плотная воздушная среда, «ментальная» атмосфера усиленного давления. К тому времени я уже привык к этим «волнам» и потокам и умел снимать их внутренним психическим сопротивлением — обычно через какую-нибудь мыслеформу покоя и отстранения, а удачнее всего — относясь к этому «эффекту» как к патопсихологии и направляя свою мысль на житейские детали, бытовые подробности ситуации, в которой я в данный момент находился (лучшая защита от любой, даже натурализованной суггестии), то есть я просто старался не думать об этих «потоках» — и они сами исчезали. Так случилось и теперь. Довольно скоро давление этого «злого» ветра стало ослабевать, впечатление «разбухающей» реальности, которое обычно сопровождало этот эффект, исчезало.
Аня сидела за столом в полузабытьи. Глаза ее то меркли, погружаясь в глубь себя, то прояснялись. Она несколько раз назвала, вернее позвала меня моим уменьшительным именем, произнося его тихим, дрожащим и зовущим голосом, крайне напряженно-эротичным. В нем были те же самые вздрагивающие, вербально-оргазмные интонации, как и у девушки в Историческом музее. Но удивительное дело Никакого эротического воздействия на меня ее «зовы» не оказывали — член мой оставался в состоянии полного покоя — я это помню, с гордостью про себя отметил.