Когда небытие было «заколдовано», упрятано в герметический ящик, то почему-то у меня возник образ снеговика с ведром на голове, с морковью вместо носа и т. д., то есть я это понял как смешную, игровую сторону «робота». Через этого снеговика я постепенно и вылез из этой черной дыры гнозиса — больше у меня отождествлений с демиургом не было. Я вообще обратил внимание, что самые «высшие» герменевтические и гностические переживания очень легко переходят в каламбуры, комизм и банальность (в смысле «от великого до смешного — один шаг»). Вообще в Логосе и «знании» все зыбко, потому что нереально и, в сущности, «высшие» профетические откровения от лица «Бога» стоят на одном уровне с какой-нибудь детской считалкой, ибо одинаково относятся к сфере языка.
Почувствовав себя отпущенным, наконец, от «онтологических» дел, я, в совершенно клиническом состоянии, вскочил с дивана, бросился к двери, не погасив свет и не заперев за собой дверь — было уже часов 12 ночи — выскочил на улицу, поймал такси и поехал к Курскому вокзалу, чтобы срочно ехать в «Электроугли» к своей «небесной» подруге: мне было невыносимо одиноко.
На вокзале я купил два букета цветов и сел в первый попавшийся поезд, не интересуясь, идет ли он в Электроугли, где жила Аня. Психическая тюрьма, отстранение от внешнего мира всасывала меня все глубже и глубже по мере того, как я отъезжал от Москвы в ночной электричке. Люди вокруг казались мне какими-то нереальными существами, ничем со мной не связанными. Причем мне стало совершенно наплевать на реальную топографию. Поезд остановился на какой-то станции, я понимал, что это не Электроугли, но мне было наплевать — пейзаж за окном был похож на Угольный, — этого для меня было вполне достаточно, чтобы вылезти из поезда и быть уверенным, что каким-то чудесным образом я обнаружу здесь либо сам городок Электроугли, либо — Аню: перелетит ли она сюда по воздуху, на ст. Реутово (так она называлась), или уже где-то ждет меня здесь, таинственным образом зная, что я прибыл. Я целиком отдался во власть бреда потому, что знал, что, в сущности, мне не на что рассчитывать: не мог же я действительно приехать ночью к своей сослуживице по музею, с которой у нас и особо дружеских отношений-то не было!
Я подошел к ограде платформы справа от станционной кассы, левой рукой уцепился за поручень, а правую, с двумя букетами цветов, слал медленно, с закрытыми глазами, поднимать вправо вверх от тела, в ожидании, что сейчас Анина рука коснется моей и возьмет у меня цветы. Естественно, никакой руки не появлялось, однако я, будучи полностью уверен, что Аня находится все-таки здесь каким-то незримым образом, стал разжимать ладонь — очень медленно — пока букеты не начали выскальзывать у меня из руки. Они выскальзывали медленно, странно как бы застывая и никак не падали. В конце концов они так и не упали, а мягко выскользнув, медленно соскользнув с моей раскрытой ладони, как-то плавно и невесомо оторвались от меня и прилипли к решетке забора — крест-на-крест, — где и остались висеть.