Администрация учреждения сочла, что Леви — представитель разведки, секретной службы, присланный для проверки дел в лагере и самого начальника колонии, полковника Тарана. И что вся эта административная возня — всего лишь игра Москвы: никогда ещё не бывало в практике Учреждения, что вот-вот поступивший осуждённый для отбытия более чем восьми лет в их колонии, через два месяца получал вот так запросто оправдание и собирался спокойненько себе домой. Леви перестали трогать, водить на работу, стали с ним предельно-учтивы и вежливы. Леви отсчитывал дни, ночи, часы, секунды до заветного дня. Он ставил крестики в календаре и бесконечно мерил своими шагами коридоры зданий Учреждения.
День выпадал на воскресенье, когда канцелярия закрыта, а, значит, или до или после; и кто кому подарит этот драгоценный день — Леви администрации или администрация Леви. Подарок сделала администрация, желая расстаться с таинственным Леви как можно быстрее. Днём-подарком стала суббота.
Началась посадка. За серой пеленой облаков невозможно было разглядеть аэропорт. Только толчок известил о приземлении.
В здании аэропорта никто не встречал, моросил привычный питерский дождик, серело небо, серела земля.
— Здравствуй, Питер! Здравствуй, родной! Как ты тут без меня, не соскучился? Питер не скучал, он только безмолвно, время от времени, бросался охапками освежающего дождя.
Перед выходом из аэропорта Пулково ждала клиентов длиннющая очередь из такси. Леви обратился к одному из них:
— До кинотеатра Москва не подвезёте?
— А что платишь? — процедил водитель, пренебрежительно оглядывая Леви сверху вниз.
— У меня вот есть четыре рубля.
Шофёр криво усмехнулся.
— Да ты чего спятил, дружок? Здесь, как минимум четвертак. А то, что всего четыре — не плети, вы там хорошо зарабатываете, должны быть денежки-то.
Четвертак — это четвёртая часть сотни, то есть, двадцать пять рублей. Таких денег у Леви не было и он пошёл себе шагом на автобусную остановку. Очень хорошо, поеду на метро, думал он. Ничто не могло нарушить его настроения и состояния счастья. Леви шёл к остановке, смотрел на горизонт, на холмы вдали, покрытые редким и лысым лесом. Годы мучений и заточений остались где-то в заоблачной дымке, призрачные и нереальные.
Начиналась новая жизнь, новая её глава и это был её первый день, день нового Рождения, нового левиного шанса.
Было ли это взаправду или лишь пригрезилось, приснилось? Была ли эта тюремная маленькая больничка при ИЗ 45/1 на Арсенальной набережной, где он ждал развязки, когда кровь выходила из внутренностей, а его не могли по условиям содержания оперировать ни в какой из больниц? Когда, сидя в течении положенного условиями содержания часа на «прогулке» в крохотном дворике, он наблюдал, как мимо проплывали носилки, а иногда и по двое в день, накрытые белыми простынями — «жмурики», покойники-заключённые, таким образом освобождавшимися и от заключения и от своей поломанной, неудавшейся жизни.